Онтологически человек: Битва деревьев

В «Мотыльке» можно было кувыркаться по всему небу. Можно было скользить вниз головой, повиснув на стропах, мотор, конечно, глох, но тут же заводился заново, стоило перевернуться обратно. Можно было войти в вертикальный штопор и сотни метров камнем падать вниз, а потом толкнуть дроссель вперед – и ты делаешь два поворота через крыло и опять летишь параллельно земле. «Золото, а не птички! – говаривал инструктор. – Как вы о землю ни колотитесь, оболтусы – еще ни одно крыло не отвалилось!»

Ланс научился надвигать очки, чтоб не слепнуть от слез, и заматывать лицо шарфом, чтоб не задыхаться от встречного ветра. Он научился делать мертвую петлю и летать вниз головой. Он научился выходить из штопора. Он научился делать вынужденную посадку с отказавшим двигателем. Он научился скользить на крыло и садиться при любом встречном ветре. Он научился прокладывать курс в тумане. Он подолгу кружил над полями едва ли в шестидесяти футах над землей, разглядывая пятнистых коров и гнедых, лоснящихся лошадей. Однажды он получил выговор за то, что сбился с курса, засмотревшись на стадо оленей.

 

Когда он получил «крылышки» и принес присягу, Дядя‑бен подарил ему мотоцикл.

«Зачем?» – спросил Ланс.

«Чтобы у тебя было что‑то свое», – ответил Дядя‑бен. – «Знаю я эти казармы! Попробуй, сынок. Тебе понравится».

Он оказался прав.

Мотоцикл и дорога – это было самое лучшее, что есть на свете. После самолетов и Королевы.

Одноцилиндровый мотор в пятьдесят две лошадиные силы. Когда он заводился, казармы вздрагивали от рева. Летчики провожали его уважительным взглядом – тут все разбирались в двигателях, и механики тянули с завистью: «Вот же шумный, паршивец!»

Ланс назвал его «Боанергес» – «Дитя грома».

Этим вечером, как всегда, он проехал мимо часового, стрельнув глушителем, и вырвался на простор. Мошки бились в лицо, за мотоциклом вился дым. В ушах свистел ветер, медный от вечернего солнца.

Ланс сделал большую петлю и направился к ближайшей деревне, формальному поводу для его поездки.

На землю легла тень. Ланс вскинул голову.

За двести ярдов в небе маячил «брист» – истребитель «Бристоль», летящий в ту же сторону. Ланс снизил скорость до девяноста и махнул «бристу» рукой.

Пассажир «бриста», в шлеме и очках, высунулся из кабины, постучал летчика по плечу и показал вниз.

Сыграем?

Сыграем!

Ланс сбросил еще десять; потом приподнялся, поддал газу и прогрохотал мимо истребителя.

Наверняка думают, что это он случайно.

«Брист» маячил среди деревьев и телеграфных столбов. Боа шел в восьмидесяти ярдах впереди. Ланс опустил левую руку и дал пару порций масла. Он опережал, стойко опережал, на пять миль в час точно.

Впереди показалась деревня; Ланс затормозил у первого дома и отдал «бристу» римский салют – получи!

«Брист» поравнялся с Боанергесом и сделал круг почета.

Пассажир «бриста» с усмешкой отсалютовал двумя пальцами. Истребитель заложил вираж и ушел вверх.

Мясник, наблюдавший за гонками с крыльца, одобрительно крякнул:

– Эк ты его! Что, ветчина и яйца, как всегда?

– Да, – сказал Ланс.

 

В казарме клубился табачный дым. Играл граммофон. Дребезжала губная гармоника – Дасти, задрав ноги на спинку кровати, пытался подыгрывать.

– Фальшивишь, – сказал Ланс, входя.

– Лихач! – обрадовался Дасти. – Что так долго? Опять все кусты собрал?

– Мы уж думали, ты там шею где‑нибудь свернул, – добавил Падди.

– Нет, – сказал Ланс, сгружая на тумбочку сумку с едой.

Огонь в печке уже как раз прогорел. Все собрались вокруг. Таг принес сковородку и принялся командовать.

Можно было есть в столовой. Но так получалось вкуснее.

– А из столицы какой‑то хмырь прилетел, – сказал Падди, собирая коркой жир со сковородки. – На «бристе». Королевский советник, говорят. Видок – вот‑вот вынет кол из задницы и начнет им дубасить всех подряд.

– Старика не подубасишь, – сказал Таг.

– А, – сказал Ланс. – Значит, это его я обогнал.

– «Брист»?

– Да.

– На Боанергосе?

– Да.

Таг заржал и одобрительно хлопнул его по спине.

Ланс отхлебнул чаю, раскусил кусок сахара и посмотрел на слом. Слом искрился, как алмаз на руке Королевы.

 

На следующий день Старик объявил, что они переводятся из резервного состава в боевой и до Самайна должны освоить воздушный бой.

– Дело! – обрадовался Дасти. – Сколько можно сидеть в носу ковырять!

Их пересадили на «соколы». У «соколов» на крыльях были установлены пулеметы. Они начали тренироваться, стреляя в воздухе по парусиновому мешку, укрепленному на хвосте другого самолета. Механики ругались и едва успевали ставить на крылья брезентовые заплатки.

База наполнилась слухами.

Говорили про серебряные пули, про листья рябины, про клевер на удачу, сушеные кроличьи лапки, «материны слезы». Ланс отмалчивался. У него была засохшая роза и портрет Королевы, вырезанный из газеты. Ему было достаточно.

Старик, обнаруживший в ангаре намалеванные кем‑то руны, устроил перед строем разнос.

Боеприпасы пришли самые обычные, зато с клеймом «благословлено епископом Кентерберийским» на ящиках.

– Серебришко‑то зажилили! – заключил Падди.

– Да наплевать, – сказал Дасти. – Нам и свинчатки хватит, – и сунул пятак под пятку. На всякий случай.

 

Маленький деревянный штаб ютился на краю поля.

Дюжина летчиков маялась на ящиках снаружи, хмуро поглядывая на небо. Дасти мусолил в пальцах незажженную сигарету.

– Скорей бы уже, – сказал он.

– Успеешь еще, – хмыкнул Таг.