Отпечатки

– Вот! Вы считаете, что редко, но те друзья, с которыми он не виделся по году, сказали бы, что со мной он бывает довольно часто.

– А у его были друзья?! – удивленно спросила Оксана.

– Знакомые! Я хотел сказать знакомые. Не так выразился. Он считал, что дружбы не существует.

– А как считаете вы?

– Не знаю… наверное, он был мне другом. Но он говорил, что это взаимовыгодные отношения.

– И в чем заключалась эта выгода?

– Наверное, стоит начать с самого начала, иначе вы не сможете понять, каким он был человеком. Это был осенний вечер, прохладный, начало либо середина сентября. Осень в тот год выдалась дождливой и мерзкой. Я ходил в школу в седьмой или даже в шестой класс, я помню, что на линейку на первое сентября я пошел в ветровке. Или это был не тот год. Неважно, но тот вечер выдался прохладным. Я лазил по помойке в одном из дворов… собирал банки.

– Банки?

– Да, алюминий, пивные и из‑под других напитков. Их раньше можно было сдать в пунктах. Я рос с мамой, отца не было, и я пытался хоть как‑то заработать. Маме было трудно, долги, кредиты, съемное жилье. Она впахивала на двух работах. А я собирал банки, металл, макулатуру, иногда находил аккумуляторы. В общем, все, что можно было сдать, я сдавал. Учился я плохо, стоял на учете за кражу в супермаркете. В общем… ничего путного из меня не вышло бы, если бы не Иван Александрович, который в тот вечер возвращался из магазина. Мимо меня проходило много людей. Был вечер, а помойка находилась в… как там называют, спальный район вроде. Так вот, кто‑то торопился с работы, кто‑то с учебы, кто‑то наоборот вышел на прогулку. Многие смотрели на меня и шли дальше по своим делам. Раньше таких, как я, было полно, много неблагополучных семей и беспризорных детей. Так что… никого мое занятие не удивляло. Он тоже прошел мимо, затем остановился и закурил. Я немного растерялся, когда он подозвал меня к себе. Не знаю, то ли мне было стыдно, то ли страшно. Но я хорошо помню тот вечер, очень хорошо. Таких, как я, не любили, все любили избалованных детей в голубых и розовых костюмчиках. А мы были как мусор. Нас можно было унизить, обидеть, оскорбить, да все что угодно. Нас выгоняли из торговых центров и из кафешек. Мы никому не нужные дети. А он проявил заботу. «Не холодно?» – первое, о чем он спросил меня. Я был в старой майке и в шортах, либо бриджи, не знаю, как правильно называются. Такие, знаете, джинсовые, чуть ниже колена. Было действительно прохладно. Знаете, такой зябкий противный холод. Когда еще на сыром асфальте лежат желтые листья. В такие вечера еще как‑то грустно, что ли. Вы знаете такие вечера, я уверен. Скорее всего, вы укрываетесь пледом, берете с собой кружку чая, ну, либо глинтвейна и читаете книгу.

– Я не пью.

– Значит, я прав.

– В чем?

– Вы сказали, что не пьете, но тому, что вы знакомы с такими вечерами, вы не возразили. Значит, предпочитаете плед и чай.

– Да, пожалуй, чай, – Оксана улыбнулась, немного смущаясь. – А что предпочитаете вы.

– Я? Я предпочитаю сидеть в кафе с ароматным кофе, зная, что теперь меня не выгонят на улицу. Теперь у меня тоже есть костюмчик… так вот, вечер был прохладный, а я был в майке и в шортах. И он напротив… в куртке поверх балахона. Настолько было холодно. Куртка и балахон, а из‑под капюшона торчал козырек. И белый квадрат на лбу. Черная кепка с белым квадратом… таким я его и запомнил… и на его вопрос я ответил достаточно легко. «Нет, не холодно». Конечно, мне было холодно, а тут еще и он со своим мороженым. Он шел из магазина с лимонадом и мороженым. Естественно, он отдал их мне, только немного позже. А потом он спросил меня, почему я ковыряюсь в помойке. Я не стал ничего придумывать и рассказал все как есть. Знаете, что удивительно? Он меня не презирал. Он просто сказал, что я молодец, потому что помогаю маме. «Лучше так, чем воровать, в помойке ты испачкаешь руки, а воровством репутацию, это куда страшнее», – сказал он и протянул мне мороженое и лимонад. Естественно, я сразу же стал есть. Мне было холодно, но ужасно вкусно и приятно. Потом он расстегнул барсетку и достал из нее триста рублей. Он протянул их мне и сказал, чтобы не тратил на сигареты. Он о многом меня спрашивал и многое рассказал. Он спрашивал о друзьях и о том, чем еще я занимаюсь помимо того, что собираю банки. А я ничем не занимался, и друзей у меня не было. Как выяснилось из разговора, у него тоже не было друзей. А еще он был сиротой и тоже выкручивался, как мог. Меня недолюбливали в школе, и он сказал, что это нормально. Его тоже недолюбливали. Мы были чем‑то похожи. «Главное, не пей, – сказал он мне, – можно страдать по‑разному: одни страдают с бутылкой, другие предпочитают искать утешение в труде. Ты трудишься, ты молодец, продолжай страдать в труде, и твои страдания окупятся». Это был самый ценный урок в моей жизни. И мои страдания окупились. Я видел в нем поддержку. Этого было достаточно дворовому мальчишке. Я как будто понял, что я не один такой. Знаете, в нем было то, что заставило меня поверить, почувствовать себя нужным кому‑то, кроме мамы. И в школу я пришел на следующий день совсем другим. Мне больше не было стыдно за то, что я лазил по помойкам. Прошло около недели, прежде чем я встретил его вновь… недалеко от того двора. Он сразу меня узнал и даже пожал руку. Это была грубая мужская рука, знаете, как важно для мальчишек мужское присутствие. Тот, на кого можно равняться.

– Нет. Наверное, не знаю.

– Это очень важно. Поверьте. Я понял, что даже не знаю, как его зовут, и, естественно, спросил.

– Иван, – ответил он.

– А меня Сережа, – тут же представился я.

– Ты любишь шаурму? – спросил он меня. – Я иду за шаурмой.

А я любил все, что можно съесть, поверьте, когда ты засыпаешь с пустым желудком, ты не особо разбираешься в еде. Есть возможность – ты ешь. Вот такие принципы, а не ваши суши в стеклянных ресторанах. Видели тех детей, которые заглядывают через панорамные окна? Вот я был таким же ребенком. Знаете, о чем они думают в эти моменты, нет? А я знаю. Хотите расскажу? Они ненавидят всех этих людей, они не думают о том, как схватить кусок хлеба у них со стола. Нет… Они их ненавидят за то, что у них есть право выбора, за то, что они могут не доедать последний кусок. За то, что они могут себе позволить сидеть в тепле, а не ломать черствый батон замерзшими руками. Вот за это мы их ненавидим, и я думал, что однажды я буду оставлять еду на своей тарелке, не задумываясь о том, что придется засыпать с пустым желудком. Нет! Не оставляю. И никогда я себе этого не позволю. Не потому, что я жадный, а потому, что я знаю, сколько надо выстрадать ради того, чтобы сидеть по другую сторону окна. Вы знаете? Нет! Знаете почему? Потому что вас папа туда привел в розовом костюмчике, а я свое право искал на дне помойки.

– Мне жаль.