Падение

– Буду ждать, – Настя чмокнула её в щёчку и вернулась к друзьям. Юля направилась к школе.

– И нафига ты эту лохушку позвала? – вопросительно приподняла бровь Кузнецова.

– Она славная. И умнее, чем кажется. Она всегда мне помогает с уроками и по дому, даже когда я не прошу. По душам поговорить с ней классно. И даже поплакаться.

– Вот в это я охотно верю, – Рома цыкнул слюной сквозь стиснутые зубы. – Наверняка она и сама поныть любит.

– Чего вы к ней цепляетесь?

– А чего она зажимается? Вела бы себя как все, никто бы её не трогал.

– У неё строгое воспитание.

– В этом всё и дело. Такие ничем от остальных не отличаются, просто выдрессированы, а мнят себя лучше других. И мамаша её нос задирает. Мимо проходит –  рот кривит, будто дерьма под нос сунули.

– Ласки ей не хватает, – высказал экспертное мнение Толик. – Продрать разок по‑ человечески, небось по‑другому запоёт.

– Ты бы стал мараться?

– А ты нет?

– Уступаю её тебе. Чем не пожертвуешь ради лучшего друга.

Из флигеля, в котором располагались школьная библиотека, компьютерный класс и мастерские для уроков «технологии», к входу в основное здание направилась Татьяна Андреевна. Неся под мышкой конспекты и справочники по литературе. В длинной чёрной юбке и застиранном сером кардигане, с коротко стриженными тёмными волосами, она выглядела лет на десять старше своих сорока. На лице и во всём облике читалась прежде всего усталость – от мужа, учеников и от жизни в целом. Окончательно её подкосила трагедия, случившаяся полгода назад. Её сын поступил в Нижегородский политех. В ноябре, на студенческой вечеринке, он перебрал водки с энергетиком, и во сне у него остановилось сердце. Шок от этой новости усиливался тем, что паренёк был одним из лучших учеников и отличался примерным поведением.

Поравнявшись с весело прыгающими первоклашками, Татьяна Андреевна (получившая от школьных остряков едкое прозвище «бумажная крыса») остановилась и смерила их суровым взглядом.

– Вы в курсе, что сейчас начнётся урок? Поторопитесь. И сотрите свои художества.

– А как мы сотрём‑то? – захныкал пацанёнок.

– Раньше надо было думать, – отрезала «бумажная крыса». – У себя во дворе можете что угодно творить, а здесь чтоб порядок был!

Затем она грозно приблизилась к более зрелой поросли.

– А вы ещё не забыли, что у вас занятия?

– Да, конечно, – ответил Толик с нарочитой учтивостью.

– Тогда что вы здесь столпились?

– Подышать свежим воздухом. Что, нельзя? Насколько я помню, это не запрещено.

Она ещё раз смерила их внимательным, напряжённым взглядом.

–  Вы здесь пили?

– Нет, что вы.

– А это что? – она указала на пивные банки, валявшиеся на газоне, хотя рядом со скамейкой многозначительно красовался мусорный бачок.

Толик с невинным видом пожал плечами.

– Это не наше.

– А чьё?

– Не знаю. Может, их? – он кивнул в сторону первоклашек. – Сейчас дети такие испорченные пошли. Куда только родители смотрят?

Татьяна Андреевна поджала губы, развернулась на каблуках и направилась в здание.

Толик, кривляясь, на цыпочках подбежал сзади и сделал вид, что пинает её. Катя и Рома сдавленно захихикали. Настя покачала головой.

– Ладно, пошли грызть гранит науки! – Рома вздохнул и пошёл к школе.

– Зубы не обломай, – парировала Катя, и остальные двинулись за ним

 

2

 

Вечером, примерно в полвосьмого, Эдик вошёл во двор построенного недавно в центре города жилого комплекса, представлявшего собой четыре типовых высотки, выходивших фасадами на большую детскую площадку. Ему нужен был третий подъезд ближайшего дома справа. Из второго вышла симпатичная блондинка, выводившая на вечерний выгул собачку. Та бросилась с неподдельным энтузиазмом обнюхивать его ботинки, жизнерадостно виляя хвостиком, и девушка поспешно оттянула поводок.  Эдик так погрузился в свои мысли, что не обратил внимания ни на прекрасную блондинку, ни на прекрасную болонку. Он подошёл к парадной двери, набрал на панели домофона номер Настиной квартиры и нажал кнопку вызова. Запиликал зуммер, но надпись SAY на панели не загоралась. Эдика охватила робость и желание развернуться и уйти. Ему казалось там, наверху, знают, что это именно он звонит, и намеренно не открывают. Но он пересилил себя и нажал кнопку ещё раз. Он впервые в жизни по‑настоящему хотел быть там, вместе со всеми, с ней. Она не покидала его мыслей последние дни, недели, месяцы. Ему казалось, он уже годами находится в плену её глубоких чёрных глаз, но не решался себе в этом признаться. Может быть, он наберётся смелости, подойдёт и заговорит. Или они как‑нибудь случайно столкнутся, он скажет что‑нибудь остроумное, вроде: «Привет! Как тебе вечеринка?». А она приветливо, ободряюще улыбнётся и скажет

– Слышь, ты чё, в уши долбишься?

Эдик вздрогнул и обернулся. Егоров. Недовольный взгляд. Густые тёмные брови сердито сошлись к переносице.

– Я тебя раз пять окликнул, а ты не отзываешься! Опять спишь на ходу? – он протянул руку.

– Да, извини, – Эдик пожал протянутую руку. – Я тебя не заметил.

– Я шёл со стоянки у театра. Здесь же всё забито, тачки друг на друге стоят.

Действительно, все парковочные места по периметру детской площадки были заняты. Некоторые машины красовались прямо у подъездов. Под дворником большого чёрного «Лэнд Крузера», лихо заехавшего правым бортом на тротуар, кто‑то оставил вырванный тетрадный лист, на котором чёрным маркером вывел: «Гений парковки, не размножайся больше, пожалуста!!!».

Рома посмотрел на домофон.

– Не открывают, черти? Дай‑ка я!