Память души
Торопливо шагая по аллее парка, я пыталась уверить себя в том, что бояться нечего. В конце концов, авиатранспорт считается самым безопасным. По статистике, собранной ООН, в год на дорогах гибнет около миллиона человек, в то время как в воздухе – не более пятисот. Однако, эти данные не обнадеживают. Избежать смерти в автокатастрофе куда проще. Если повезет, можно отделаться лишь парой синяков. В самолете же, напротив, шансы стремятся к нулю.
Внезапно мысли оборвались, и рациональные рассуждения сменила фантасмагория, словно кто‑то случайно нажал кнопку на пульте, переключив канал. Мне вдруг отчетливо вспомнился увиденный ночью сон – протянутая рука с кольцом на большом пальце. Казалось, я вновь вижу этот мираж – теперь наяву.
Глубокий вдох. Легкие наполнил прохладный утренний воздух с примесью различных по своей природе запахов: выхлопных газов, свежей выпечки и кофе из забегаловки через дорогу, первых весенних листьев на деревьях, сырой земли после дождя.
Люди спешили каждый по своим делам, устремив взгляд вперед, несясь навстречу рутинным заботам, боясь опоздать и не успеть свершить запланированное. Никому не было дела до мужчины, лежавшего на газоне, лицом прямо в мокрой от росы траве, в непривычной взору старомодной одежде, слишком легкой для прохладного утра весны.
Некоторые из прохожих бросали на беднягу короткий взгляд и еще быстрее, не замечая чужого несчастья, устремлялись вперед. «Пьяница или бездомный», – думаю, нечто подобное эхом отдавалось в их головах. Никто будто и не задумывался о том, что беда может случиться с каждым. И тогда бесчувственное поголовье так же пройдет мимо, оградив себя невидимым барьером от горя, его не касающегося. Мы добились грандиозного технологического прогресса, но словно взамен за инновации расплатились милосердием.
«Величайший грех – это не ненависть, а равнодушие к своим братьям»[1]. В совокупности преступное равнодушие погубило не меньше жизней, чем кровопролитные войны и смертоносные вирусы. Именно оно – наихудшее из того, что могут предложить люди. Даже ненависть – и та куда предпочтительней. Она являет собой чувство – сильное, волевое, смелое. А равнодушие – это грязный растаявший снег на обочине дороги, которым лихой водитель на полном ходу обдает с ног до головы стоящего на тротуаре пешехода…
Будто вылепленная из воска ладонь мужчины, испачканная в грязи, приковала мое внимание. Я словно под действием гипноза стояла на месте, разглядывая серебряное кольцо на неестественно побледневшем большом пальце.
Наконец оцепенение прошло и я, оставив чемодан на тротуаре, сделала неуверенный шаг на газон. Каблуки туфель увязли во влажной податливой почве. Неразборчивые обрывки образов и звуков закружились в водовороте сознания. В неуклюжей попытке присесть на корточки, я потеряла равновесие и упала на колени.
Одежда молодого человека была насквозь мокрой, в темных волосах искрились капли воды. Я прикоснулась к его руке, и противоестественный холод через поры просочился в мой организм. Но вместе с необузданным страхом сердце наполнилось и ощущением трепетной нежности. Казалось, что за руку я держу не бродягу в одежде прошлого века, а родного, самого близкого мне человека. Я словно помнила это прикосновение. Помнила красочную палитру чувств: любовь, уважение, почитание заслуг, восхищение. И все к нему – впервые встреченному незнакомцу. Пелена недоумения вскоре все же рассеялась, подтолкнув меня к единственно необходимому действию – вызвать врача.
Поднявшись с земли, я отступила на асфальт. Колени и туфли испачкались в грязи и изумрудном соке молодой травы. Я понимала, что рискую опоздать на самолет, но мне было все равно. Мечты об отдыхе отошли далеко на задворки сознания.
– Здравствуйте, пришлите, пожалуйста, реанимационную бригаду в Палмер‑Парк, здесь человеку плохо.
– Опишите состояние пострадавшего, – послышался голос диспетчера.
Мне не доводилось сталкиваться с подобным. Как и все люди, проходившие сейчас мимо бессознательного тела, я тоже старалась не вмешиваться в происшествия, не касавшиеся лично меня. Эгоистично, но от угрызений совести избавляла мысль, что кто‑то обязательно поможет, найдется неравнодушная душа. Теперь же спасителем стала я сама.
– Я не знаю, что именно произошло. Мужчина лежит на газоне, мне кажется, он без сознания.
– Хорошо, проверьте, есть ли пульс.
Я вновь приблизилась к нему. На запястье сердечный ритм не прощупывался, но меня успокаивала мысль, что скорей всего виной тому – положение руки, придавленной весом тела, из‑за чего кровь не циркулировала с достаточной силой. Он лежал, уткнувшись лицом прямо в землю, было совершенно непонятно, как он дышит, и дышит ли вообще. Хотелось перевернуть бедолагу в более естественное положение, но сдержанный повелительный голос «на другом конце провода» строго‑настрого запретил проводить какие‑либо манипуляции.
Наконец я прикоснулась к его шее. Вновь от ощущения холода меня пробрала дрожь. И хотя пальцы почувствовали биение сердца, оно было таким слабым, что начало казаться, будто я просто выдаю желаемое за действительное.
Машина примчала спустя десять минут. Я сидела на бордюре, бездумно уставившись в асфальт, чтобы не видеть, как бессознательное тело грузят на носилки.
– Вам лучше поехать с нами, вы что‑то неважно выглядите, – обратился ко мне молодой санитар.
Было ясно, что на самолет я безнадежно опоздала. Как ни странно, я вовсе не сожалела, что столь долгожданное путешествие не состоится. «Все, что ни делается – к лучшему.»
***
Теплый плед, горячий чай с лимоном и двумя ложками сахара в кабинете заведующей отделением потихоньку вернули меня к жизни. Тонометр, сильно сжав предплечье, пытался определить точные цифры повышенного давления.
– Все в порядке, но вам нужно как следует отдохнуть. – Вердикт оказался утешительным.
Я всегда боялась врачей. Это началось еще в раннем детстве, без видимых причин и предпосылок. Когда мама водила меня на плановую прививку или к дантисту, сердце до краев наполняла паника, и в безумии, повинуясь древнейшему инстинкту, я пыталась «спастись». Увы, проблема не сошла на нет с течением времени. До сих пор при виде шприца дикий страх буквально парализовывал. Пугала не боль, ее я легко могла стерпеть, а жуткая противоестественность процесса. Металл внутри – инородное тело, разрывающее плоть…
Однажды мне приснилось, что меня убили. Закололи копьем. Я сидела на земле, а человек с оружием в руках стоял надо мной, с яростью глядя сверху вниз. Бежать было некуда – вокруг простирались бескрайние песчаные дюны, переходящие в горизонт. С ужасом всматриваясь в самое острие копья, я думала о том, что будет дальше. Будет ли мне больно? Как быстро я умру? Как долго буду страдать, прежде чем рассудок угаснет? Может ли усилие воли не позволить мозгу отключиться? Возможно ли спасти жизнь диким, остервенелым желанием жить? Потеря сознания – как сон, а что, если просто не дать себе уснуть?
[1] Мать Тереза.
