Память – это ты
Я не остановился, уверенный, что чем дальше уйду от этих вещей, тем скорее все забуду. Хлоя пристально изучала ранец. Поковыряла пальцем в дырке. Отцепила от ветвей – это было непросто. Положила на землю и открыла. Пошарила внутри, пока не наткнулась на единственную вещь, которую я взял с собой из дома в тот день, когда оставил позади все.
– Книга? – Хлоя перевернула ее, чтобы посмотреть название, и обнаружила пулю, засевшую в кожаной обложке. – “Два‑дцать сти‑хо‑тво‑ре‑ний о любви и одна песнь от‑ча‑я‑ни‑я”.
Хлоя подхватила свою добычу и догнала меня. За весь оставшийся путь мы не обменялись ни словом.
В пещере снова воцарилось молчание. Пламя костра играло с нашими тенями, заставляя их плясать на шершавых стенах, дрова изредка потрескивали. Я смотрел на огонь словно завороженный, а Хлоя неотрывно следила взглядом за мной.
– Так и будешь молчать? – не выдержала она. – Сколько ни пытайся, все равно не сможешь ничего забыть.
– Ты почем знаешь? – взревел я. – Сама‑то пробовала?
– А зачем мне?
– Чтобы не страшно было.
– Страшно? Каждый вечер я засыпаю в ужасе от того, что к утру могу забыть ее. Вот это действительно страшно.
Она впервые так искренне говорила со мной о матери. Наши взгляды встретились сквозь пламя. Хлоя сунула руку в карман пальто и достала отцовскую книгу:
– Нельзя забывать, кто ты…
Меня пробрала дрожь, все мое существо отторгало книгу, но жест Хлои придал мне храбрости, и я взял ее дрожащими руками.
Увидев в обложке дыру, я засунул в нее палец, и он погрузился на целую фалангу. Хлоя протянула руку и показала мне пулю, которую извлекла из книги. Я снова почувствовал, как к горлу подкатывает ком.
– Есть вещи, которые нельзя списать на простую случайность, Гомер.
Я не мог отвести глаз от пули, засевшей в подаренном отцом томике Неруды. Я изо всех сил прижал книгу к себе и разрыдался. Хлоя пересела ближе и взяла меня за руку.
Можно всю жизнь делиться с кем‑то пережитым, но пока ты не доверишь другому свои страхи, между вами будет стена. С этого дня я почувствовал, что какая‑то часть Хлои принадлежит мне, а какая‑то часть меня – ей.
И хотя это было нечто неуловимое, мы оба это знали. Мы сидели у догорающего костра. Язычки голубого пламени пробегали над углями, продолжавшими дарить пещере тепло. Я то и дело невольно касался плечом Хлои – она сидела рядом, держа книгу на коленях, и ковыряла дырку в обложке.
– Папа сказал, что эта книга защитит меня.
– Она спасла тебе жизнь. – Хлоя перелистнула первую страницу и прочла сделанную от руки короткую дарственную надпись, которой я никогда раньше не замечал: “Живи так, словно читаешь книгу, и люби так, словно читаешь стихи”.
– Это папин почерк, – заметил я с удивлением.
– Что это значит?
– Не знаю…
– Давай прочитаем.
– Здесь не будет ни приключений, ни подводных лодок, ни чудовищ. Это просто поэзия, Хлоя.
– Поэзия? Что такое поэзия? – Этот невинный вопрос вызвал у меня ласковую улыбку.
– “Неужели не знаешь? Поэзия – это ты”, – произнес я, уносясь мыслями в другое место.
– Я? – Хлоя подняла бровь и с интересом посмотрела на книгу.
Я беспомощно улыбнулся ей, не в силах думать ни о чем, кроме родителей.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Ты как‑то притих.
– Я устал. День был тяжелый.
– Не только сегодня, вообще. В последнее время ты изменился.
– Все хорошо…
Почему это было так трудно? Наверное, потому, что я знал: стоит высказать свои мысли вслух – и я не смогу больше прятаться от правды. А если я не готов уйти? Мне нравилась моя новая жизнь. Спокойная, вдали от войны и ее ужасов. У меня была гитара, были книги, я гулял по лесу и каждый день проводил с Хлоей. Почему я должен был от всего этого отказаться?
– Можно я что‑нибудь прочитаю?
– Конечно. – Я был согласен на все, лишь бы не замечать реальности.
Хлоя откашлялась и начала. Она читала не без труда, но за последние недели добилась больших успехов. Сначала она спотыкалась на некоторых словах, но постепенно почувствовала ритм. И хотя ее чтение было далеко от совершенства, для меня совершенством было каждое слово, слетавшее с ее губ.
…Вот такою же ночью, как эта, ее обнимал я.
Сколько раз я ее целовал под открытым для вечности небом.
Любила она меня; по временам я любил ее тоже.
Да и как не любить было эти большие прямые глаза?
Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.
Подумать – она не со мной. Ощутить, что ее потерял я.
Слышать эту огромную ночь – без нее она стала огромной.[1]
Каждое слово кинжалом вонзалось мне в сердце. Словно поэт предупреждал меня, что я совершаю ошибку. Я посмотрел на Хлою, как никогда не смотрел раньше. Она подняла на меня свои “большие прямые глаза”, робко улыбнулась и снова опустила взгляд на истрепанные страницы.
Ну и что ж, что любовью не мог я ее удержать?
Этой звездною ночью она не со мною.
Это всё. Чей‑то голос поет вдалеке. Вдалеке.
Но душа не смиряется с тем…
– Я ухожу, Хлоя.
[1] Этот и следующий – фрагменты стихотворения чилийского поэта Пабло Неруды (1904–1973) “Я могу написать этой ночью стихи…” в переводе О. Савича. Цит. по: Поэзия магов. СПб.: Азбука‑классика, 2003.
