Память – это ты
– Товьсь…
– Убийцы! – донеслось из ближайшего окна.
– Трусы! – подхватили соседи.
– Цельсь…
Я вдохнул полной грудью. Я гордился собой. Мне нечего было стыдиться. На память пришла Хлоя. Мои последние мысли будут о ней. Жаль: она подумает, что я забыл ее. Она никогда не узнает, что со мной случилось.
– Пли!
Я стиснул веки. Раздались выстрелы, я почувствовал, как пуля ударила в спину. Дыхание перехватило. Я упал на колени. Донья Пепита рухнула как подкошенная, но сеньор Кастело устоял, хотя колени его дрожали.
Палачи расхохотались на всю улицу. Громче всех смеялся главарь. Я не успел ничего понять, как грудь моя снова наполнилась воздухом, я задышал. Боли не чувствовалось, только слегка – там, где пуля ударила в тело. Я был уверен, что это адреналин мешает мне осознать происходящее, и думал, что вот‑вот упаду. Но тут я услышал, как бандиты сели в автомобиль и уехали так же внезапно, как приехали.
Почему я еще не умер? Неужели это так долго? Я посмотрел на донью Пепиту и удивился, не увидев крови. Сеньор Кастело попросил помочь занести ее в лавку. Он говорил обычным голосом, хотя был явно потрясен. А я? Я не шевельнулся. Я видел все словно в замедленной съемке, какой‑то гул размывал остальные звуки. Включая смех главаря, по‑прежнему отдававшийся у меня в голове.
Вокруг стали собираться соседи. Все хотели помочь. Меня подняли, но я не держался на ногах, и какие‑то люди отвели меня в лавку. Таким же образом помогли сеньору Кастело и донье Пепите. Нас усадили на стулья за круглый столик в углу. Люди возбужденно переговаривались, делясь ненавистью к “мерзавцам”. Судя по всему, те не впервые проделывали этот номер.
– Моему двоюродному брату устроили то же самое на Виа‑Лайетана[1], – сказал кто‑то. – Шел с друзьями из таверны, бедняга. Один после этого умом тронулся, да и остальные еще не оправились.
– Нет такого права!
– Чего у них нет, так это совести. Дикари!
Какой‑то мужчина подошел ко мне почти вплотную и пригляделся. У него были до смешного маленькие круглые очки, а дышал он таким перегаром от бренди, что свалило бы и лошадь.
– Это гитарист, – сказал он. – Играет иногда возле нашего дома. Дочка обожает его песни.
– Почему его схватили вместе с Кастело?
– Не знаю. Сам полез, наверное.
– Бедный дурачок…
Разговор доносился откуда‑то издалека, будто все это было не со мной.
– Эй, приятель. Слышишь? – Любитель выпивки подошел так близко, что я ощутил вкус бренди. Судя по жестам, он похлопывал меня по щекам, но я ничего не чувствовал. Мысли ворочались с трудом. По спине бежал холодный пот, я едва держался на стуле.
– Дайте ему глоточек.
Кто‑то принес с прилавка бутылку. Тип в очках зубами вытащил пробку, стиснул мне пальцами челюсть, отчего рот у меня открылся, и влил жидкость, как в воронку. Я закашлялся, отплевываясь, как если бы заглотил целый океан. Целый океан пылающего и горького огня.
– Хорошо. Пришел в себя, кажется.
Так и было. Холодный пот мгновенно высох, теперь меня жгло жаром.
– Что… что случилось?
– Не помнишь?
– Меня убили…
– Да, можно и так сказать, – кивнул тип в очках.
– Я умер?
– Нет. Это шутка, малыш. Жуткая до чёрта, но, в конце концов, всего лишь шутка.
– Шутка? – В голове по‑прежнему был хаос, и я почему‑то знал, что мне нужно говорить, говорить, иначе я никогда не выберусь из той дыры, в какую провалился.
– Сначала ставят к стенке, потом стреляют в воздух, а кто‑нибудь бросает тебе в спину камень, как будто это пуля.
– В меня не выстрелили?
– Строго говоря, нет.
– А донья Пепита?
– Упала в обморок. Бывает.
– А сеньор Кастело?
– Еще не оправился от потрясения.
– Господи… Я думал, нас убьют.
Мой собеседник развел руками:
– Все так думали. Может, у них оказалась кишка тонка. А может, хотели поразвлечься… В любом случае главное, что ты жив.
Какая‑то девочка протискивалась сквозь толпу с моей гитарой и кепкой.
– Амайя, я же велел идти домой, – строго сказал ей мужчина в очках.
– Но я увидела гитару, папа, и…
Девочка ласково взглянула на меня и протянула гитару, кепку и три монетки.
– Спасибо, – сказал я, заново обретая себя.
– Мы всегда тебя слушаем с балкона. Я попросила у папы гитару на день рождения. В следующем месяце мне будет одиннадцать.
– Амайя, детка, иди домой к маме.
Я встал на ноги, голова слегка кружилась. Постепенно восстановилось равновесие. Донья Пепита по‑прежнему лежала на полу, а сеньор Кастело сидел на стуле с отсутствующим, потерянным видом. Окружающие наседали на него с расспросами, пытаясь вернуть назад, но найти дорогу было непросто. Я уже в этом убедился. Возвращение зависело от решения, принять которое следовало за доли секунды. Готов ли ты к тому, что возвращение причинит боль, или предпочтешь забыться и потеряться навсегда. Я нашел обратный путь, понимая, что у меня осталось всего четыре жизни. В свои шестнадцать лет я уже истратил три. Я никогда не был силен в математике, но этого и не требовалось, чтобы заметить: такая статистика не сулит мне ничего хорошего.
[1] Улица в Барселоне.
