Память – это ты

– Кого ты вспомнил? – Она говорила без обиняков, нетерпеливо спрашивала обо всем, что приходило в голову. И не слишком доброжелательно, словно раздражаясь, что не все понимает.

– Маму. – У меня на глаза навернулись слезы. Я снова увидел ее на снегу. Снова услышал, как пуля входит в неподвижное тело.

– Она умерла?

Да уж, Хлою нельзя было назвать деликатной. Как будто она представления не имела, что такое чувства. Я кивнул, стараясь не разрыдаться в ее присутствии.

– Ее убили выстрелом в спину.

– Понятно. Тебе надо поесть. Станет получше. Ты везунчик, знаешь? Я бы и курицы не дала за твою жизнь.

Хлоя потихоньку кормила меня бульоном, стараясь не пролить ни капли, а я изучал ее лицо. Время от времени я переводил взгляд на гору вещей, сложенных в другом конце пещеры.

– Это мои сокровища, – произнесла Хлоя грозно, словно читая мои мысли.

– Сокровища?

– Они никогда не могут унести все, что набирают с собой.

– Унести? Кто?

– Люди. Они недооценивают горы. Я так понимаю, ты тоже шел во Францию?

Я кивнул, сердце мое сжалось.

– Сейчас тут таких много.

– Почему это место называется где умирает ветер? – Вспоминать прошлое было мучительно, я хотел сменить тему.

– Потому что здесь умирает ветер, – ответила она, глядя на меня так, будто это я ненормальный.

– Ты одна здесь живешь?

Впервые моя спасительница улыбнулась, вопрос позабавил ее.

– Я живу с отцом в долине. У нас своя ферма: двадцать три овцы, две свиньи и двенадцать куриц. А ты откуда?

– Из Барселоны.

– Из города? Серьезно? И как там? Был в кино? А в театре?

Я кивнул, немного успокоившись: несмотря на жесткий взгляд, внутри нее жила маленькая девочка.

– Сколько тебе лет? – спросил я прямо.

– Шестнадцать, а тебе?

– Тоже, – соврал я. – Не рановато ли тебе ходить с этой штукой? – я указал на стоявшую у стены винтовку.

Хлоя подошла к ней и ловко подхватила, хотя та была почти с нее ростом. Направила ствол на меня и прицелилась.

– Это не штука. Это винтовка Мосина‑Нагана, – отчеканила она гордо и обиженно. – Дедушкина. Я научилась стрелять в шесть лет. Отец твердит, что у меня талант, хотя иногда мне кажется, он так говорит только затем, чтобы я добыла кролика на ужин. Ты умеешь стрелять?

– Нет. Родители предпочли, чтобы я научился играть на гитаре.

Хлоя рассмеялась. Она пристально разглядывала меня, словно пыталась увидеть насквозь.

– Подожди. – Она отставила винтовку, подошла к куче вещей, покопалась немного и вернулась ко мне с гитарой в руке: – Нашла три месяца назад на южном склоне. Не знаю, можно ли на ней играть, но ты не скоро еще сможешь вставать и ходить, так что…

Мне ничего не оставалось, кроме как взять гитару. Бедняжка выглядела совсем плохо, но ей предстояло спеть еще немало песен. Я попробовал пару аккордов, припоминая свою прошлую жизнь, которая казалась теперь такой далекой. Подняв глаза, я увидел, что Хлоя снова закуталась до бровей и прихватила винтовку.

– Ты уходишь? – Я расстроился.

– Мне пора, а то отец что‑нибудь заподозрит.

– Ты ничего ему не сказала?

– Если бы сказала, тебя бы тут уже не было, а меня бы наказали. А я этого не люблю.

Хлоя заметила мою растерянность и нетерпеливо фыркнула:

– Он не любит людей. Особенно таких, от которых одни проблемы.

– А если он придет сюда?

– Никто не знает об этой пещере, потому что никто не знает, где умирает ветер. Даже он, – объявила Хлоя, поворачиваясь к выходу.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю. Постараюсь завтра или послезавтра. Ты пока лежи, тебе нужен покой. И не делай глупостей, не трогай мои вещи, – пригрозила она.

Прежде чем я успел ответить, дикарка уже покинула свое убежище.

Я осторожно погладил гитару. Взял несколько аккордов и понял, что она расстроена. В груди словно ком встал. Что‑то рвалось наружу. Оставшись один, я перестал сдерживаться и отдался чувствам. Всю ночь напролет я рыдал, как пятнадцатилетний мальчишка, каким я и был.

 

Дни слагались в недели и проходили, отмеченные палочками, которые я чертил на стене пещеры, и кошмарами, еженощно напоминавшими мне о смерти матери. Потом боль и страх притупились и наступила скука.

Я всегда был очень деятельным и с трудом выносил праздность. Хлоя заходила ко мне время от времени, но каждый раз ненадолго. Она приносила еду и питье и вскоре уходила.

Старая гитара стала моей лучшей подругой. Она была расстроена, как вся моя прошлая жизнь, и поначалу каждый аккорд причинял мне боль. От холода и отсутствия привычки подушечки пальцев покрылись ранами, но постепенно кожа огрубела. Я играл целыми днями. Какие‑то песни я припоминал, какие‑то сочинял сам, но чаще брал случайные ноты, спонтанные аккорды, просто чтобы развеять тишину, не думать о том, что я остался на свете один‑одинешенек.

Спустя несколько недель я начал потихоньку передвигаться. Боль в теле почти утихла, дышалось легче. Нога была по‑прежнему зажата деревяшками, но если мне удастся встать, опершись о шершавую стену, я смогу добраться до другого края пещеры. Что таит эта груда вещей? Найдутся ли в ней настоящие сокровища?

Я добрался, хоть и не без труда, и с восторгом обнаружил, что вещей намного больше, чем я думал. Они были свалены как попало, вперемешку, без разбора. Я с беспокойством отметил солдатскую одежду и амуницию: каски, ботинки, кобуры, полные комплекты военной формы. Но тут же мое внимание привлекли сложенные чуть поодаль от основной груды штабеля книг.

Я подошел ближе и убедился, что книги – это единственное, что сложено в очевидном порядке. Они были рассортированы не по алфавиту, не по авторам и не по жанрам, а по цвету обложки. Штук двести или больше. Я пробегал стопки взглядом, читая названия, пока не увидел одно. Взволнованно улыбнулся, не веря своим глазам. Я нашел своего единорога. В пещере, затерянной среди гор. Мой смех отозвался эхом от каменных стен. Самому было удивительно: сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз смеялся? Моя жизнь превратилась черт знает во что. Я заслужил что‑нибудь хорошее, пусть самый нелепый пустяк. И вот он в моих руках. Я выдохнул и прочитал: “Двадцать тысяч лье под водой”.