Побочный эффект

Дождь перестал. Туман по‑прежнему клубился в сыром воздухе, но понемногу рассеивался. Впрочем, за чугунными резными воротами, перед которыми стоял Луканов, он все еще оставался плотным. От каменной мостовой к распахнутым настежь воротам тянулась протоптанная тропа, основная дорога же уходила дальше, теряясь за поворотом. Мокрый лес по‑прежнему обступал со всех сторон, словно пытаясь сжать островок цивилизации в своих зеленых ладонях.

– Дальше сами, доктор! – крикнул Прохор сквозь шум работающего мотора. – Идите по тропинке прямо до главного здания, не ошибетесь! А мне в деревню. Ну, свидимся! – Прохор махнул рукой, вскочил за руль и нажал на газ, прежде, чем Луканов успел что‑либо спросить. «Буханка» сгинула тумане, и Валерий вновь остался один.

После жестокой тряски и шума мотора тишина оглушала. В лесу уже начинали щебетать птицы, но пока робко, несмело, словно стыдясь нарушить туманное безмолвие этих мест. Огромные резные чугунные ворота были распахнуты, левая створка покосилась и вросла в землю. Похоже, никто не заботился чтобы закрывать их хотя бы на ночь. А, впрочем, подумал Валерий, от кого закрывать? Здесь на многие километры ни души, не считая деревни, которая, похоже, находилась чуть дальше по мощеной дороге. Не от пациентов же прятаться?

Доктор подхватил чемодан и шагнул в туман. Распахнутые ворота поглотили одинокого путника, словно его и не было.

 

***

 

Территория больницы тонула в тумане, сквозь него чернели контуры одноэтажных построек. Судя по воротам, да по потемневшим от времени зданиям, больнице шел не первый век. Луканов вспомнил стерильные, словно вылизанные широкие коридоры Первой Городской, всегда залитые ярким светом, аппарат с кофе в холле, лифты, улыбчивых девушек в регистратуре и вновь погрустнел. С ближайшего коренастого дуба, словно в ответ на его мысли, издевательски каркнул ворон.

Утоптанная тропинка уверенно тянулась вперед, и вскоре из тумана проступили контуры главного корпуса. Что он главный было понятно в сравнении с остальными избушками на территории – целых два этажа, крыльцо с лестницей, обрамленное небольшой колоннадой, резные распахнутые ставни на окнах. Луканов подошел поближе и остановился, уныло разглядывая здание.

По‑видимому, это была старинная усадьба, одна из тех, которые после революции разграбили большевики и превратили в интернаты и дома для умалишенных. Усадьба усиливала ощущение, будто доктора сослали не просто в глушь, а как минимум лет на сто назад. Валерий с ужасом подумал о том, какие приборы и препараты в наличии в таком заведении, и порадовался, что запасся «Лирикой» заранее. Как знал, что здесь такое не достать.

Луканов поднялся на скрипучее крыльцо и вгляделся в огромные витражные стекла. Изящная деревянная рама давно облупилась, краска, ранее бывшая белой, почти полностью облетела, обнажая застарелое высохшее дерево. За окнами в мутных разводах не было видно ничего, кроме отражения самого Луканова, опутанного клочьями тумана.

Больница не проявляла признаков жизни. Сейчас эта ветхая постройка напоминала Валерию его жизнь – такую же заброшенную и никому не нужную. А ведь раньше и здесь кипела деятельность, сновали слуги, и хозяин был каким‑нибудь знатным зажиточным барином. Вновь из тумана сипло каркнула ворона, словно утверждая, ставя печать – раньше было раньше. И то, что было в жизни этой усадьбы, того в ней больше никогда не будет. И надо жить с тем, что есть. Либо не жить вовсе.

Мысли о смерти последнее время посещали Луканова слишком часто. Когда это случилось впервые, он испугался. Потом вспомнил побочки от частого приема «Лирики» – а суицидальные мысли входили в этот богатый список – но это не принесло облегчения. Наоборот. Без прегабалина, активного элемента этих таблеток, первый же приступ может стать последним. Но и с ним жизнь не становилась слаще. Доктор оказался зажат между двух огней, словно Болотово среди диких лесов. И до цивилизации и нормальной жизни им обоим теперь ой как далеко…

Отражение в окне дрогнуло, и Луканов увидел смутную тень, мелькнувшую в обрывках тумана. Он резко обернулся и успел заметить одинокий женский силуэт, словно плывущий в белом мареве. Фигура в длинных, белых одеждах, застыла у соседнего корпуса шагах в тридцати от клиники. Луканов не видел ее лица, но было ощущение, что она смотрит на него.

– Добрый день! – крикнул доктор в туман. Фигура не пошевелилась. Луканов помедлил. Она не могла его не слышать – несмотря на то, что туман приглушал звуки, в полной тишине голос Луканова звучал отчетливо, хоть и несколько потусторонне.

– Вы не могли бы мне помочь? – вновь крикнул доктор. – Я ищу профессора Сосновского!

Фигура молча развернулась, и, сделав несколько шагов, растворилась в тумане, словно ее и не было.

Скрип двери заставил доктора резко обернуться. Через не широко распахнутую двер на Луканова смотрели два внимательных старушечьих глаза.

– Пациент? – пытливо спросил голос.

– Доктор, – ответил Луканов в щель.

– Какой‑такой доктор? – проворчала старушка. – Мне Федор Михайлович ничего такого не говорил!

– Мне Сосновский нужен. У меня направление к вам, из города, – пояснил Луканов. – Буду теперь у вас людей лечить.

– Ну, поглядим… – проворчала старуху и приоткрыла дверь пошире. – Заходи, коль и впрямь доктор.

Валерий протиснулся мимо старухи, пытливо оглядывающей его с головы до ног из‑под насупленных бровей. Одета она была неброско, в ногах стояла ведро с грязной водой, а в руках старушка сжимала швабру, словно часовой ружье.

– Федор Михайлович занят, – проворчала уборщица. – Пациент у него. Иди пока вон, на стул присядь. Только ноги вытирай, вишь пол мою!

Луканов вытер ноги о старый половичок, развернулся и тут же споткнулся о ведро, не заметив его в полумраке. Оно упало на деревянный пол, загрохотав, и извергнув поток грязной воды. Из коридора испуганно выглянула пара пациентов.

– Ах ты, негодник! – всплеснула руками старушка и бросилась вытирать огромную лужу тряпкой.

– Извините, – стыдливо пробормотал Луканов, перешагивая лужу.

Длинный пустой коридор деревенской больницы был освещен естественным светом из широких окон. Впрочем, этого явно не хватало – дальний конец коридора, наполненного тенями, тонул во мраке.  Немудрено было споткнуться в потемках о ведро! Валерий машинально отметил, что добавил бы под потолок несколько ламп дневного света.

Пока старушка затирала лужу, бормоча проклятья в адрес Луканова, тот поспешил ретироваться вглубь коридора. Старые половицы скрипели под ногами, негромким эхом разносясь по пустому пространству, дополняемое только плеском воды и звуком отжимания тряпки. Валерий вновь вспомнил людный и хорошо освещенный холл Первой Городской. Там он был кем‑то. Нет, не так – не просто кем‑то, там он был Кем‑то. Уважаемым доктором, профессионалом своего дела. Там с ним почтительно здоровались пациенты, жали руку академики. Там была жизнь.

Словно затаившийся в темноте зверь приподнялся откуда‑то из глубины подсознания Луканова. Зверь этот был знаком Валерию, и, похоже, пора было дать ему имя. «Лютая тоска». Или «Осознание отчаяния». Нет, не так. «Бездарно прожитая жизнь». Вот. Пожалуй, это было наиболее метко. В ответ зверь тихонько заскулил внутри, и Валерий понял, что попал в цель с именем.