Покидая «ротонду»

Мы стояли друг против друга и не отводили взглядов. Ливень стучал в окна, превращая пыль на них в грязную кашу.

Наконец Исикава сказал, цокнув языком:

– Хорошо. Но прежде, чем я покажу тебе, я хочу рассказать, что ты увидишь. Иначе, ты можешь наделать больше глупостей, чем я могу тебе позволить их сделать. Боюсь, после моих слов мне и так придется успокаивать тебя. Но рассказав, предупредив тебя, сделать это будет немного проще, – Исикава взял в руки складной нож, – ты увидишь там тварь, Кин. В обличие женщины. Она изуродована. Мной.

Я не был поражен сказанным Исикавой. Я знал, что услышу нечто подобное. Приглушенные крики, полные боли – красноречивей любых слов.

– Зачем? – произнес я одними губами и машинально сделал шаг в сторону Исикавы.

Он отступил и медленно, но уверенно, выставил вперед нож. Я остановился.

– Затем, что мне нужна информация.

И прежде, чем я успел произнести «ты пытал ее», Исикава направился в сторону двери, за которой я слышал стоны.

– Идем. Ты хотел увидеть. Я покажу.

 

Глава 10

 

Инсар. Россия.

По южной дороге, выезжая из города, вы доедете до перекрестия трасс. Вам нужна 89К‑224‑09. Сворачивайте на запад и гоните меж бескрайних полей по обе стороны от вас. Ехать придётся долго, но не бойтесь пропустить нужный вам поворот. Пропустить его трудно. Вы увидите его по левую руку. Широкая пыльная дорога будет упираться постройки непонятного назначения. То ли ангары, то ли заброшенные фермы. Еще с трассы вам будет видно кладбище машин. Этот поворот вам не проглядеть. Но сворачивайте не в него. Вам направо. И снова поля по одну сторону и клочки леса – по другую. Как только свернете, смотрите в оба. Слева будет дом. К нему не ведет ни одна дорога, лишь узкая тропинка, пыльная, с глубокими бороздами от колес мотоциклов или чего‑то подобного.

Многие старухи Инсара знали этот дом. И многие тяжелобольные, неизлечимо больные. Умирающие. И даже один инвалид‑колясочник. Он и рассказал Святому, как добраться до него, не заблудившись.

Там знахарь жил.

Несколько часов в дороге, чтобы пробыть пять минут в темной, освещенной свечами комнате, в центре которой, за дубовым столом, обставленным всякой ерундой в виде сушеных трав в стеклянных банках, сидел старец, лет сорока пяти с бородой до груди. Глаза старца тускло мерцали вселенской скорбью по всем на свете и желанием всем же на свете помочь. Ибо старец обладал даром. Даром он охотно делился; исцелять – призвание его. Но травы, собранные на заднем дворе дома, вероятно, стоят баснословных денег, и, разумеется, как бы печально это не было, с каким бы призрением старец не относился к деньгам, все же брать их у страждущих приходилось.

– На сбор травы, полагаю?

– Что, родной?

– За что, говорю, ублюдок, ты двадцать пять тысяч просишь? И цифра какая ровная. Тариф?

Старец поднялся со своего места и грозно навис над Святым. Над Святым навис, придурок. Худой он? Бледный? Нос заострен; тяжёлые мешки под глазами? Умирает Святой? Слаб святой, решил старец? Все так. Слаб. Умирает. Но над кем навис?

– Сядь на место, говно поганое.

Старец сел. Сказал:

– Я не звал тебя. Сам приехал. Знаешь, сколько вас, несчастных? Всем помогаю. А самому с голоду умирать? Я жизнь отдаю таким, как ты, от кого медицина отказалась. А ты мне «ублюдок»? Уходи.

Щеки святого полыхнули.

– Отвар на корне «адамовой головы»? И что там еще? Собирал в ночь на семнадцатое? Сволочь! Двадцать пять? – Он стиснул челюсть, перешел на шипение. – не меньше десяти раз к тебе приехать? За травой в банке? Выродок. Скольких ты успел обобрать перед тем, как они кончились?

Старец хотел вытолкать Святого вон, но в ту же секунду получил удар в челюсть. В этот удар Святой вложил всю оставшуюся силу и старец, на голову выше, на тридцать килограмм тяжелее, здоровой, как медведь, отлетел, ударился затылком о полку с кухонной утварью и свалился с ног. Святой вышел на задний двор через кухню. Он искал то, что позволило бы ему прихлопнуть этого скота без упреков совести. Забрать с собой в вечное ничто. Или куда там полетят их души. Желательно в один котел с этим гадом.

Святой двинул к деревянному ангару за домом знахаря. Распахнул незапертую дверь. И осклабился. Перед ним стоял новый, со сверкающей хромом решеткой радиатора Ниссан икстрейл.

До ближайшей заправки отсюда далеко. Должны быть канистры с бензином у последней надежды обреченных. Должны быть. Вот они.

Святой схватил пятилитровый пластик, скрутил крышку, понюхал. Улыбнулся.

На пороге дома, открыв рот и медленно опустив руку с телефоном, стоял старец. И чем ярче полыхало пламя, тем сильнее округлялись его глаза.

Наверное, он бросился тушить остатки сарая и машины в нем. Звонил в полицию. Выкрикивал ругательства. Наверное. Святой не знал. Он, не оглядываясь, шел прочь, в сторону трассы. До автобусной остановки километра полтора, а сил совсем нет.

Святой шел быстрыми шагами, и вслух покрывал себя последними словами.

– Приперся! Кретин. Помирать страшно? Корень мандрагоры тебе в задницу. Осел, какой же осел! Будь оно все проклято. Удобно тебе там, скотина?! – он рванул ворот футболки‑поло, и пуговицы отлетели с хрустом. – где еще нет твоих поганых клешней?! Жри! Все жри! – он с силой шарахнул себя по животу, согнулся пополам и дыхание его сбилось. Он задышал мелко и часто. Липкий, холодный пот крупными пятнами выступил на лбу. Сказал с тоской:

– Бабки… эх… бабки, бабки. Бабушки‑старушки. И ты хорош.

Он отдышался. Взял себя в руки и обернулся. В дали, от дома знахаря, в небо уходил столб серо‑черного дыма и растворялся над кронами высоких деревьев.

 

Глава 11

 

Нагоя. Префектура Айти. Япония.

Работая локтями, лейтенант Норио Таката протискивался к выходу переполненной забегаловки «Нонкийа», прижимая к груди две бутылки «Соппоро». Кодзи Сэки ждал его на улице, возле окошка выдачи заказов.

– Держи, – сказал Таката, протягивая бутылку.