Покидая «ротонду»

– Еще раз выкинешь нечто подобное, и я клянусь тебе, горько об этом пожалеешь, – холодно сказал Таката. – Как видишь, я не особо стесняюсь присутствующих. Пристрелю тебя при попытки к бегству.

– Пожалуйста, – сказал Канеко спокойно, – сядьте и я продолжу. Я вовсе не издеваюсь над вами. Не пытаюсь спасти себе жизнь. Не собираюсь выдавать себя за сумасшедшего. Дайте мне закончить свой рассказ до конца, а потом делайте выводы, мое же дело будет конченным.

Разумеется, детектив остался стоять, не хватало еще, чтобы ему указывали подозреваемые. Но все же замолчал, и скрестив руки на груди, приготовился слушать всю эту чушь дальше. Ему сделалось даже немного любопытно. Что еще хочет сказать этот проклятый садист?

Аюми Накано что‑то занесла в блокнот. Следователь Сэки закурил две сигареты. Одну протянул Канэко.

– Продолжайте, – сказал Сэки.

Канэко принял сигарету.

– Спасибо.

Глубоко затянулся.

– Раны на ее теле, – сказал он, после небольшой паузы. – Что говорят о них ваши эксперты? Дайте угадаю. Определили, что нанесены они были несколько месяцев назад? Большинство из повреждений превратились в шрамы?

Сэки кивнул.

– Да, – улыбнулся Канэко, – именно так все и выглядит. Так мы с вами устроены, верно? За пару месяцев рваная рана исчезнет, оставив после себя шрам. И вроде как все сходится? Прошло почти четыре месяца с того самого дня, когда Исикава спас мне жизнь. Именно тогда он пытал Эрику Саваду.

Карандаш в руке психиатра дрогнул. Она подняла глаза на Канэко и с трудом проглотила ком, застрявший в горле. Все‑таки, она женщина. И она не полицейский.

– Но неужели вы думаете, – продолжал Канеко, – что Исикава остановился в как‑то момент? Он пытал Эрику до самого последнего дня ее жизни.

Канеко вздохнул, потянуло к пачке сигарет, но передумал.

– Какой смысл мне выдумывать историю про пытку рисом, спрашиваешь? В том‑то и дело, что нет, совершенно нет никакого в этом смысла, детектив.

 

***

Из дневника Исикавы.

Хлопья крупного снега кружили в воздухе, медленно опускаясь на землю и оставались лежать, не тая.

Зима пришла в Сербию в середине ноября.

Имперский провизор стоял чуть поодаль от группы крестьян, разрывающих уже промерзшую землю.

Он дал свое согласие на эксгумацию.

Они пришли ночью. На том настояли местные жители. И спустя пару часов, как Фромбальд вместе со старостой деревни, священником и несколькими добровольцами явились на кладбище, труп Петера Плогойовица был извлечен из могилы.

Фромбальд замер, не сводя взгляда с покойника.

– Господи! – Прошептал священник.

– Но… – провизор растерянно посмотрел на Златана, – как такое возможно? Ошибки нет?

Один из мужчин, раскопавших могилу, был тот самый Гойко, который входил в состав делегации, отправленной старостой с письмом в Белград к Фромбальду. Он злобно усмехнулся и презрительно плюнул на труп.

– Уж не извольте сомневаться, господин городской доктор. Петер, как есть.

Ошеломленный увиденным Фромбальд не обратил внимание на тон Гойко. Он был потрясен.

Петер Плогойовиц, шестидесяти лет от роду, умерший в последнем месяце лета этого года, вскоре, после того, как его лягнула лошадь, похороненный без малого три месяца назад, выглядел…

– Словно он живой, – пробормотал Фромбальд еле слышно. – Но как же это? Нет следов разложения…

Он опустился на корточки и наклонился к мертвецу.

– Не стоит вам… – сказал Златан, инстинктивно отступая назад.

Фромбальд, не посмотрев на него, отмахнулся.

– Ну, пускай только попробует шевельнуться, – прошипел Гойко, выставляя вперед острие лопаты, – вмиг голову отсеку.

– Да чего вы его изучаете? – подхватили другие крестьяне, раскопавшие могилу Петера, – Кол ему нужно вбить в грудь.

– Голову отсечь.

– Сжечь тело!

– Угомонитесь! – прикрикнул на них староста, и отступил еще на шаг.

Провизор пристально смотрел на лежащего перед ним покойника, изучая его внешний вид.

Фантастика! Жуткая, непостижимая фантастика. Плогойовиц выглядет так, словно только вчера скончался. Члены его были подвижны; кожа отливала розовым, как у новорожденного. впрочем, с цветом кожи тут еще подумать. Быть может, то был оптический обман. Отсутствие естественного освещения, лишь тусклый свет факелов. Они могли быть причиной, почему Фромбальду не бросилась в глаза естественная синюшность. Факела подкрашивали нежным, живым цветом все, что попадало в их свет.

– А это что такое? Кто‑нибудь, посветите ему на лицо.

Когда его просьбу исполнили, имперский провизор увидел нечто такое, от чего ему сделалось не по себе.

На губах Петера была кровь.

Свежая?

Не разобрать. Нужно проверить.

Он снял перчатку, и потянулся к губам Петера.

Ладонь его вспотела от волнения.

Фромбальд в нерешительности остановился, не притронувшись к мертвецу. Но быстро собрался с духом, обругав мыслено себя за глупые предрассудки, несколько раз сжал кулак и вновь потянул кончики пальцев к губам.

– Не делайте этого! – закричал священник.

Фромбальд отдернул руку.

– Что вы орете, как базарная девка? – скрывая волнение за суровостью тона, сказал имперский провизор. – Укусит он меня, что ли, по вашему?

– А вы брата моего спросите, укусит он или нет, – с ехидной горечью сказал Гойко.

– Неужели вам еще нужны доказательства? – Златан медленно приблизился к Фромбальду и положил тому руку на плечо, – оставьте это, прошу вас. Поверьте, это может плохо окончиться.

– У него на губах… – начал Провизор, но закончил за него Златан.