Покидая «ротонду»

– Нет. Это благодарность от довольного клиента. Возьмите.

Порция шашлыка, которую только что съел Герман, обошлась ему почти в три раза меньше той суммы, что он заплатил.

Деньги у Германа были. Из колонии он увез с собой почти тридцать пять тысяч. Это был приятный сюрприз, на который он вовсе не рассчитывал, пологая, что в кассе получит деньги, которые выдает государство на дорогу до дома и все. Но бюрократия сыграла ему на руку. Все время, что Герман находился там, он работал. Официальная работа в местах не столь отдаленных с официальной же, хоть и мизерной, зарплатой. Он думал, что зарплата его равна восьмистам рублям в месяц, но оказалось она в два раза больше. Еще восемьсот рублей ежемесячно уходило в счет погашения пенсионных отчислений, которые он обязан был делать, потому что еще до тюрьмы зарегестрировал себя как «индивидуального предпринимателя». В общем, за то что дурак, за то что законов не знал, за то что и бизнеса‑то никакого так и не начал, должен теперь Герман государству двести с чем‑то тысяч. Каждый месяц с его зарплаты списывали половину и пересылали на расчетный счет судебных приставов. Но там вышла какая‑то накладка, и деньги возвращались обратно. В бухгалтерии колонии прекрасно видели, что деньги возвращаются, но все равно, с добросовестностью идиотов выполняли раз в месяц один и тот же алгоритм действий – отправляли половину зарплаты на ошибочные реквизиты. Таким образом, к моменту освобождения на счету Германа скопилось тридцать с лишним тысяч, которые он и получил, благополучно, на руки.

Августовское солнце, раскалив улицы крохотного города, выматывало горожан. Аномальные сорок градусов. Еще одна причина повременить с пивом. Башка может разболеться. Алкоголь и пекло – ужасное сочетание.

Неторопливо, разглядывая с детства знакомые улицы, мало изменившиеся за время его отсутствия, Герман шагал в сторону родительского дома. Они его прокляли, родители, но не навестить их Герман не мог. Да и идти‑то, собственно, куда? Где жить‑то? Думать об этом сейчас не хотелось. Хотелось медленно брести по городу, наслаждаясь свободой.

Прокляли.

Эх, мама, папа. Библия свела вас с ума. А если в сторону ее? Если по‑человечески? Разве не хорошо он поступил? Что, смотреть, как она мучается от невыносимой боли, и ничего не делать – это по библии?

Ну вот, а еще думать не о чем не собирался.

Герман приехал в город несколько часов назад, и к моменту, как добрался до своего дома, поймал себя на мысли, что ностальгия сошла на нет. Дома и дома; улицы как улицы. Ну и черт с ними. Даже предстоящая встреча с родителями отзывалась в сердце лишь легким волнением. Может быть потому что он знал наперёд исход этой встречи? Но едва он представлял, как через несколько часов наберет номера телефонов друзей, его охватывало нетерпение и ноги делались ватными и перехватывало дыхание, и в пальцах покалывало. Словом, Герман был счастлив предвкушением.

Трехэтажный панельный дом.

С ума сойти, какое сходство с «бараками», в которых он жил. Как же Герман раньше не замечал их уродливой безнадежности? Ах да, ведь он всегда жил мечтами, романтик чертов. Им и остался. Тогда почему дом его выглядит таким ужасным теперь? Тоска овладела Германом, но он тут же прогнал ее, подумав о предстоящей встрече с друзьями.

Поднявшись на второй этаж, он остановился перед железной дверью. Постучал. Отступил на шаг. За дверью послышалась возня, кто‑то припал к глазку (тень мелькнула в нем), затем тишина.

– Мам, пап. Это я.

За дверью всхлипы. Или так ему показалось?

Глупо как‑то. Уже минут пять стоял Герман перед закрытой дверью, слушал, как глубоко в квартире переговариваются родители. Слов было не разобрать, но и так понятно. Глупо. И черт, черт. Черт! Как обидно.

Наконец папа:

– Уходи.

И Герман ушел. Спускаясь, он думал: «Идиот! Кретин! Жарко ему. Голова заболит».

Насколько он помнил, нигде поблизости магазина с алкоголем не было.

 

Глава 3

 

Нагоя. Префектура Айти. Япония.

Я оказался крепче, чем думал. Третий удар не убил меня. Но лучше бы убил. Когда я пришел в сознание, первое, чего мне захотелось – выпить яду или пустить себе пулю в лоб. Поверьте, мысль о том, что мне угрожает опасность, что я нахожусь в совершенно неизвестном мне месте нисколько не беспокоила меня. Адская головная боль – вот что занимало все мое существо. Она была невыносима. Утверждать не могу, к врачу я, разумеется, не обращался, но готов спорить, в тот день я заработал три сотрясения мозга подряд. Такое возможно, Аюми‑тян? Ты хоть и мозгоправ, но все же доктор. Скажи, можно схлопотать три сотрясения мозга подряд?

Так вот. Я подыхал от боли. И слава богу, продолжалось это не так долго. Как только Исикава увидел, что я очнулся, но подошел ко мне и протянул горсть таблеток и стакан воды.

– Держи. Это поможет.

Я бездумно открыл рот и Исикава положил в него таблетки. Поднес стакан. Я запил. Он называл мне как они назывались, эти таблетки, но я уже и не вспомню. Смесь одной медицинской тарабарщины с другой. Хрен выговоришь. Но башке потихоньку становилось легче. Во всяком случае, я начал хоть что‑то соображать и огляделся. Ощупал голову. Исикава позаботился о ранах. Спереди и на лбу у меня были пластыри, а поверх – бинт, обматывающий половину головы. Кровь не шла. Это уже хорошо.

Я был на каком‑то заводе. Явно давно заброшенном теми, кто некогда штамповал на нем алюминиевые кастрюли или еще что. Я находился в производственном цеху. Думаю так это называется. Огромная пространство. По центру протянулась лента конвейера. Было там еще много разного громоздкого хлама, но да черт с ним. В общем, я находился на старом заводе.

И повсюду, куда не глянь, валялись манекены. Обыкновенные пластиковые манекены, какие вы видите каждый божий день, проходя мимо витрин магазинов одежды. Манекены были и целыми, и наполовину разобранными, с оторванными конечностями; валялись и просто отдельные их части. Короче, гением быть не нужно – раньше на этом заводе штамповали манекены.

Что? Какие кастрюли? Я сказал? Да господи, просто так ляпнул, что вы прицепились к этим кастрюлям, господин следователь, не в них дело. Огромная цепь, каждое звено которой размером с грецкий орех – вот что имеет значение. Я был ею прикован к металлическому столбу, черт его знает, чем он раньше тут служил.

И все по новой: голова проходила – приходил страх.

Исикава уселся на старый, – чудовищных размеров, – диван, взял с тумбочки, стоявшей рядом, чай и сказал:

– Не бойся.

Я молчал. И боялся.