Помни мой голос

– Богачи. – Миссис Уорбуртон жадно затрепетала ноздрями. – Толстосумы. На дворе, само собой, не девятнадцатый век, но старые привычки не умирают. Выгодная партия есть выгодная партия, а перезвон денег заглушает сердечные воздыхания. Так уж заведено в этом мире. И ничего ты тут не изменишь.

До этой минуты семейное благосостояние, в представлении Флоренс, не играло ни положительной, ни отрицательной роли в счастливом замужестве. До этой минуты Флоренс вообще не задумывалась о деньгах. Ее отец, военный, сражался на полях Первой мировой, где потерял двух братьев, а после служил в Индии, в Семнадцатом пенджабском полку. В Индии Флоренс и родилась. Она немного помнила эту страну: и заснеженные пики величественных Гималаев, видневшихся из окон их дома в Шимле, и болезнь отца – его желтушное, осунувшееся лицо. В Индии отец подхватил спру – тропическую диарею, редкое, поражающее органы пищеварения заболевание, – и превратился в развалину. Ему пришлось выйти в отставку, вернуться в Англию и прозябать на мизерную пенсию. А вот бабушка и дедушка Флоренс, жившие вместе с прислугой в огромном особняке в заливе Гулливера, купались в деньгах. После смерти отца именно благодаря дедушке, а не завещанным отцом средствам, насколько понимала Флоренс, их семья и поддерживала достойный образ жизни. «Но хорошо это или плохо?» – размышляла она, с интересом и даже некоторой ревностью поглядывая на Элиз Дюжарден. Если Селия Даш и мадам Дюжарден действительно плетут коварную интригу, не разобьют ли они ее мечты о юном Обри?

Скорее домой! Порасспросить обо всем Уинифред. Она точно знает, что к чему. Однако не успела Флоренс повернуть к дому, как ее перехватил мистер Фойл, местечковый подрядчик, и ей пришлось поболтать с ним, так как обрывать его на полуслове было бы неучтиво. Когда же она наконец ворвалась в гостиную «Мореходов», то чуть не задохнулась от сигаретного дыма и пьянящего аромата хереса. Дедушка Генри и дядя Реймонд, холостой брат ее матери, курили сигареты в эркере, а бабушка, Маргарет и Уинифред беседовали, полулежа на диване. Именно так обычно и проходили семейные посиделки: мужчины собирались в одном углу гостиной, женщины – в другом. Дедушку Генри женские тары‑бары не интересовали, а дядюшку Реймонда не интересовали женщины как таковые: он хранил верность только одной любимой женщине – своей матери.

Поняв, что план посекретничать с Уинифред провалился, Флоренс скорчила кислую мину и бухнулась на диван рядом с сестрой. Разговор крутился вокруг проповеди преподобного Миллара. Флоренс подавила зевок и надулась: она терпеть не могла бесед, не касавшихся ее лично.

– А тебе понравилась проповедь, Фло? – ухмыльнулась Уинифред, знавшая, что Флоренс все пропустила мимо ушей.

– Религии мне в школе достаточно. Не хватало еще летние каникулы тратить на церковные нравоучения.

Встревоженная Маргарет бросила на дочь испуганный взгляд.

– Только не вздумай сболтнуть такое при дедушке, – прошипела она. – Нельзя же быть такой неблагодарной.

– Но я же не говорила, что мне не нравится школа! Я просто сказала, что мне не нравятся школьные службы. Слышала бы ты преподобного Минчина! Из самого песок сыпется, а все гундосит себе и гундосит каждое воскресенье. Самое смешное, что некоторые девочки не одну, а целых три службы посещают: богослужение первого часа, утреню и вечерню. Полный мрак. Так и хочется обратиться в другую веру.

Флоренс картинно закатила глаза: она любила разыгрывать драмы. Ни Маргарет, ни тихая, никогда не повышающая голоса бабушка Джоан не знали, как быть со своенравной и дерзкой Флоренс, и потому отослали ее в школу‑интернат. Надо признать, это пошло ей на пользу: там ее научили манерам и этикету и привили какие‑то зачатки дисциплины; однако отца и его строгой и управляющей руки ей явно недоставало.

– Я слышала, в конце учебного года ты играла в спектакле, – ободряюще улыбнулась Джоан, надеясь отвлечь внучку от бунтарских мыслей и перевести разговор в более безопасное русло.

– Да! – сверкнула глазами Флоренс. Когда речь заходила о театре, ее охватывало пламенное воодушевление. – Я исполняла главную роль в «Двенадцатой ночи».

– Ты была Виолой? – уточнила Джоан.

– Ага. И я блистательно справилась.

Флоренс горделиво улыбнулась. Она знала, что сыграла Виолу отменно.

– А по‑моему, – хмыкнула Уинифред, потягивая из бокала херес, – ты немного переигрывала.

– Да что ты понимаешь? – свирепо накинулась на нее Флоренс. – Ты в жизни на сцене не выступала!

– Я думаю, ты была бесподобна, – утихомирила ее Маргарет. – По правде говоря, я слышала, как сидевший передо мной господин признался, что такой изумительной Виолы он никогда раньше не видел. Он сказал: ты дала фору ведущим актрисам лондонских театров.

– Да он пошутил, – отмахнулась от ее слов Уинифред.

– Нет, он говорил вполне серьезно, – возразила Маргарет.

– Вы не забыли, что я намереваюсь стать актрисой? – напомнила им Флоренс.

Джоан метнула испуганный взгляд на сидевшего в эркере мужа, но тот, увлеченный беседой с Реймондом, остался глух к крамольным речам внучки.

– Мне кажется, – мягко осадила она Флоренс, – в жизни есть занятия поинтереснее театра. И какое‑нибудь из них тебя вскоре обязательно увлечет.

– Сомневаюсь. Я твердо решила стать великой актрисой.

– Боюсь, твоему отцу это не понравилось бы. Вряд ли он пустил бы тебя на сцену, – жалобно пробормотала Маргарет и беспомощно оглянулась на старшую дочь, ища у нее поддержки.

– Это верх неприличия, Фло, – бросила Уинифред.

– Верх неприличия? С чего вдруг, Уинни?! С того, что я – благовоспитанная юная леди? И кем же мне, по‑твоему, стать? Фрейлиной при королевском дворе? И разгуливать в миленьком белом платьице, держа в обтянутых перчатками руках букетик фиалок? – Флоренс презрительно расхохоталась. – Ты какой‑то пережиток Средневековья, Уинни! Мой идеал – женщины, которые сами распоряжаются своими судьбами, а не сидят сложа руки в ожидании женихов.

– Помнится, кто‑то собирался выйти замуж за Обри Даша.

Флоренс насупилась и вздернула подбородок.

– Одно другому не мешает. Можно быть замужем и жить полной жизнью, Уинни!

Заметив застывшую в дверях горничную, Джоан предостерегающе вскинула руку:

– Девочки, пора обедать, – затем поглядела на Флоренс, расплылась в улыбке и примирительно сказала: – Солнышко, поверь, когда ты выйдешь замуж, на тебя обрушится столько всевозможных забот, что тебе станет не до театра.

Флоренс, не желая пререкаться, промолчала. Не питая особого почтения к сестре и матери, она тем не менее глубоко уважала старшее поколение: и бабушку, и дедушку.

– Что тут за сыр‑бор разгорелся вокруг театра? – пророкотал дедушка Генри, гася окурок и устремляя на младшую внучку грозный взгляд. Его свисающие, как у моржа, усы затрепетали. – Не желаю ничего слышать. Твой отец в гробу перевернулся бы. Скакать по театральным подмосткам – взбредет же такое в голову!

Поманив за собой Флоренс, дедушка прошествовал в коридор, а оттуда – в столовую. Каблуки его лакированных туфель дробно стучали о деревянные половицы. Вслед за дедушкой и Флоренс потянулись остальные домочадцы.