Апокалипсис. Третье доказательство

– Люк, что‑то я в толк не возьму, ты на штраф нарываешься? По идее у наших синтетических братьев глаза давно должны были жёлтым замаячить. Но, как я вижу, – Гриня делано посмотрел на синтетиков, – их пешки зеленее зелёного. Что на это скажешь, дружище?

Я ушел в молчание. Потупил глаза. Ерзал в седалище, сверлил взглядом ближайший квадрат.

– Молчишь? Ну молчи, молчи. Только ты не хуже меня знаешь: молчание – серебро, слово – золото. Молчанием куются предатели. Помнишь такие слова из книги «Последняя битва с землеедами»? – Гриня пригладил два ирокеза на своей голове (своими ирокезами друг, как он сам неоднократно повторял, дорожил больше, чем своей головой, поэтому я всегда с маниакальной внимательностью наблюдал за тем, что Гриня делает с причёской), поправил серебристый ворот, передёрнул правую штанину.

Я продолжал молчать. Собирался с мыслями. Сосредоточивался. Гриня наверняка догадывался, что выдерживаю молчание неспроста.

– Соберёшься открыть рот, не забудь, что ты не один. Следи за тем, что говоришь. Помни, дружище, на штраф попадает не только сказавший, но и услышавший. – Гриня передёрнул левую штанину. – Конечно услышавший платит намного меньше, но всё же. Тебе может и не жалко нулей – их у тебя не особо и много. А мне нули ещё в жизни пригодятся. Я, сам знаешь, сторонник полноценного образа жизни. Со всеми ее радостями и курьёзами, со всеми её наслаждениями и страстями. Если и двигаться к неминуемому – к смерти – то со всевозможными приключениями. Мы живём на клочке планеты, чудом и мудростью Солнцеликого не пораженного землеедством. Да, мы узники этой гигантской капсулы. Но узники, которым доступно все разнообразие спасённого от неизлечимой заразы. Лучше прожить и умереть узником, испробовав всё, что тебе доступно, чем быть там, за куполом, и бесконечно перерабатывать через себя землю. Бесконечно жрать и бесконечно выблёвывать. Жрать и выблёвывать. Только представь этот ужас, Люк: жрать и выблёвывать, жрать и выблёвывать. И так – без конца. Пока, или другая зараза ни прикончит, или… сука!… пока вселенная вновь ни сожмется для перерождения. И тогда всем конец. – Гриня передёрнул обе штанины. Полубрюки явно были неудобными. Но придерживаться антимодного тренда Гриня начал ещё в младших классах школы охранителей. Как‑то вразумить его по этому поводу я даже не пытался.

– Я расшифровал последние слова предателя.

Повисла пауза. Гриня медленно наполнил грудь воздухом. Затем ещё медленнее выдавил воздух обратно, наружу. Лицо друга покрылось всевозможными оттенками красного, являя вовне интеллектуальный зуд, начавшийся в его пытливой голове.

– Ты спросил, почему у синтиков глаза остались гореть зелёным, почему не загорелись предупреждающим жёлтым после сказанного мною слова «глупость»? Да потому, Гриня, что на букве «п» я немного иначе сложил губы.

– Так, так, дружище, дак ты у нас…

Мы не сговариваясь одновременно посмотрели на синтетиков, потом друг на друга. К белозубому оптимизму на лице Грини присоединился ехидный прищур. Друг смотрел на меня из‑под очков и еле заметно кивал. В ответ я почесал подбородок и загадочно закинул глаза кверху. Мы поняли друг друга. Я сделал попытку обмануть алгоритм в глазах у синтетиков и эта попытка удалась. Теперь мне оставалось собраться с духом и сообщить то, ради чего мы встретились.

 

3.

 

«Наши» синтетики неподвижно стояли в пяти шагах от скамьи. Множество других бездушных машин сновало по зелёной зоне. Время от времени роботы подходили к клумбам и технично их обрабатывали. Они орудовали даже на тех клумбах, которые выглядели безупречно. Дело понятное. Клумбы всего лишь повод. Таким бесхитростным образом машины осуществляли контроль за посетителями зелёной зоны. В помощниках у синтетиков были дроны‑окулюсы. Те находились в воздухе в трех метрах от поверхности квадратуры и пристально наблюдали за гражданами, которые занимали двухместные скамейки. Одиночки их не интересовали.

– Я нашёл себя.

– Люк, мне это давно известно. Ты уже об этом раз десять говорил: закончил с отличием СГУ, диплом артикулятора‑программиста, работаю преподавателем на кафедре артикулятории – мечта сбылась!

– Ну не совсем сбылась.

– Ну не совсем сбылась, – усилив эмоционально, Гриня повторил мою реплику. – Конечно не совсем. С этим дипломом ты хотел устроиться на завод по производству братьев наших синтетических артикулятором‑программистом, чтобы заниматься усовершенствованием алгоритмов для распознавания ими «чаго речет человек». Но тебя не взяли. Ты – ненадежный элемент, Люк. Ты не прошел испытание. Не прошел. А вот если бы я был в числе перворядцев, – Гриня замедлил речь, потом сказал – выстрелил: – я бы справился!

Похлопав меня по плечу, Гриня залился истерическим смехом. Очки от вибрации скатились по переносице. Хозяин вернул их на место, и неожиданно для нас обоих смех резко оборвался, словно внутри друга щёлкнул тумблер.

– Ладно, дружище, не парься. Ничего личного – эмоциональная разрядка. Не обижайся. О, Кей!?

– Я нашёл себя. – Речитативом повторил я.

– Да, конечно. Знаем, слышали уже.

– Это первые три слова предателя.

Реакцию Грини я предположил заранее – он удивился.

– Да ладно?! Это точно? Банальней не придумаешь. Дружище, может ты ошибся? Да эту фразу, кто только ни говорил. Я раз сто. Ты не меньше. Да блин! Эта фраза до дыр затерта! Мне кажется, ты что‑то там напутал, Люк. Слишком просто для предателя такого масштаба. Блин, надо же, а! Ты погубил свою жизнь, свою карьеру из‑за слов, которые говорят все, по делу и не по делу. И этот урод, предатель, оказался такой заурядной тварью, как и большинство живущих в этой грёбаной колбе!

– Гриня, друг, остановись. Эти вон жёлтым замаячили. Остынь.

Гриня, хоть и придался эмоциям, подбирал каждое слово. Если бы он сказал «грёбаное государство», то глаза у синтиков загорелись бы красным и со счета моего меркантильного друга списали бы, по меньшей мере, несколько тысяч нулей.

– Да пошли они в жопу, пучеглазые, безмозглые железяки! – неистовство Грини росло. – Люк, задумайся! Что ты натворил! Загубил жизнь себе, родителям. Каково им доживать в ссылке? Ты хоть раз об этом задумывался? Луч солнца больше никогда не коснётся их лиц. Никогда. И все из‑за твоей глупости, из‑за твоей прихоти. Ради чего, Люк? Ради чего?

– Что ты такое говоришь? О чём ты, Гриня? Во‑первых, в секторе бывает солнечный свет. Утром и вечером. Свет полосками ложится на сектор. Во‑вторых, я всего лишь не справился с испытанием. Да, последствия ужасны. Но я был ребенком. Я просто оказался слаб. Я виноват перед родителями. Но… как мне это исправить? Ошибку исправить невозможно, ошибку можно только заретушировать безупречными делами.