Последователь

Удар прошел в опасной близости от девчонки‑подростка. Та придвинулась плотней к своему парню и смерила Толика высокомерным взглядом.

– Мужчина, – говорит. – Осторожней.

– Я не мужчина, – сказал Толик. – С чего ты взяла?

Норвежского цыгана снова отправили на переговоры. Рваная куртка держалась лишь на шее и напоминала крылья или плащ. Он был похож в ней на остроносую птицу. Он и вел себя как птица – все время кивал головой и смотрел на Толика не прямо, а повернув лицо боком.

– Выпусти нас немедленно, ты! – крикнул с дикой истерикой.

Толик уколол лежавший на полу лимон и бесстрастно слизал лимонад с кончика сабли.

– Пошел вон, – говорит.

Тут что‑то случилось – то ли повлияла кривизна леса, в котором мы ехали, то ли драматизм достиг апогея, – но все ударили друг друга слабым током: пассажиры ударили пассажиров, цыгане цыган, Толик блондина, а я сам себя, передав искру с одной ноги на другую. После этого табор зашевелился и вышел в заднюю дверь. В вагоне мгновенно посвежело – будто не цыгане сползли, а прохладная снежная лавина.

Я не мог понять, открепили меня остатки транса или нет. Решил сходить в туалет.

– Выйду солью жидкость, – говорю.

– Ничего подобного, – сказал Толик. – Ты думаешь, почему я дверь сторожу? Там заперт волк.

Лишившись туалета, пассажиры стали о нем думать.

– Мы тоже выйти не можем?

– Конечно. Там голодный дикий волк. Вам жить надоело?

– Интересно, как он там оказался, – сказал багровый мужик с велосипедом.

– Мы издаем запах свежего мяса, – сказал Толик. – А в лесу кончилась еда.

В тамбуре что‑то звякнуло, или клацнуло, что‑то похожее на зубастую пасть. Люди вступили в спор о происхождении звука.

– Клянусь, я слышал хищные поскуливания, – утверждал один. – Такие же, как собачьи, только более зверские.

Еще немного, и Толик убедил бы пассажиров в существовании волка, но за его спиной из соседнего вагона в тамбур вошел похожий на курортника мужик в белой бескозырке. Жизнерадостно посмотрел на Толика и открыл дверь.

– Тебя не тронул волк! – восхитился Толик.

– Не тронул, – весело сказал курортник, кажется, всегда готовый к розыгрышу.

– Я знаю тебя! Ты известный укротитель‑офицер!

– Это издевательство? – спросил тот.

– Комплимент, – говорю.

Толик склонил голову.

– Люди! Поклонимся человеку, который усмирил волка и очистил путь к туалету! Слава и уважение!

Пассажиры молча смотрели на это и не шевелились.

– Вы смеетесь надо мной, – сказал курортник.

– Мы благодарим тебя, – возразил Толик.

– Почему офицер? Из‑за моей бескозырки?

– Конечно.

– Прекратите этот цирк.

– Твоя доброта соразмерна твоей отваге, мэтр, – сказал Толик и выпрямился.

– Блядь, какой я тебе мэтр! Что за подъебки! – Жизнерадостность курортника высыхала на глазах. Он уставился на саблю. – Ты держишь людей в заложниках?

– Нет, – шепнул Толик. – Их держал в заложниках волк, которого ты одолел.

Курортник взял в два пальца прядь на бороде и скрутил ее в косичку. Затем взял другую и скрутил ее тоже. Затем принялся за третью.

– Не волнуйся ты так, – говорю, – наверное, волк сам убежал. Увидел твою офицерскую осанку и испугался.

– Слушай, вы меня уже заебали своим офицером, – говорит.

– Разве?

– Да. Я вам никакой не офицер.

– А вот и офицер!

– А вот и нет!

Повисло неловкое молчание.

– А кто тогда?

– Никто. С чего я буду отчитываться? Иду себе по электричке. А тут вы.

– Да они же психи, не обращай внимания, – сказал кто‑то из пассажиров.

– Этот с саблей точно псих, а толстый его дурачит.

– Никого я не дурачу, с чего вы взяли? – сказал я.

– Почему тогда лезешь ко мне с офицерской осанкой, а? – Курортник свирепел. – Почему, я спрашиваю?! Ты ко мне лезешь?!

– А почему страшно, когда кот сидит на лестнице? – спросил Толик. – И почему у людей такие смешные голоса?

Я развернулся и пошел прочь из вагона. Толик за мной. Остаток пути мы проехали в тамбуре возле кабины машиниста.

– Что за люди, – говорю. – Разве можно с ними вообще что‑то делать.

– Они никогда ничего не понимают, – сказал Толик. – Я привык.

Минск, эта цитадель порядка, это средоточие церемоний, эта купина, неопалимая ни холодом, ни жаром, ни презрением провинции, не просто торопился, а кубарем бежал. Площадь гвоздила и секла, хлестала и струилась деятельностью, напором и жестокостью. Не успели мы остановиться, чтобы понять, куда идти, как преградили путь проходившему полчищу. В меня неуклюже втолкнулась одна маленькая девочка, не сумевшая так ловко нас обойти, как ее родители. В детстве можно выдумывать версии из следствия, а не из причины, но больше ничего хорошего в нем нет. Толик взял девочку на руки и передал матери.

Тут я заметил, что к нам направились трое легавых.

– Смотри, кто идет, – говорю. – Наверное, из‑за того, что ты девочку трогал.

– Нет, – говорит. – Жена настучала. Зря сказал ей, что едем в Минск.

– Ты серьезно? Сказал ей?

– Это была ошибка, признаю.

– Что!? Зачем мы вообще ехали? Я, я, я голодный, я злой…

Менты вели себя расслабленно и высокомерно. Как двоечники на переменке. Из кармашков росли рации, в местах преломления мундиры переливались, как голографические открытки.

– Серьга вроде есть, – сказал один.