Последователь

Димка от удовольствия мелко застрекотал, как хищное насекомое, сучащее лапками.

– Казнить! – раздалось из его жвал.

Если это был не сон, то уж точно и не не сон.

– Огород весь вытоптали! – Мишка приближался. – Бедную старую матушку запугали!

– Воспользовались, что ты уехал, – уверяли алкаши. – Теперь надо мстить.

Мишка взял меня за шиворот.

– Как вообще можно забираться на чужую землю и так себя вести? Рассумасшествовались, черт вас дери, ебанутые, управы на вас нет!

– Казните, но только меня одного, – говорю. – Толика нельзя.

Димка с интересом уставился на меня.

– Да это вообще не Толик виноват, – сказал он вдруг. – Это этот.

– Зачем врать? – говорю. – Ты ведь ничего не знаешь!

– Точно, мужики! Я только сейчас понял! Толик ведь обычный дурачок! Он никогда не делал ничего совсем уж сверхебанутого: ну на машину мог забраться, ну побегать как олень, а все эти поджоги и другая хуйня начались, когда к нему этот привязался.

– И впрямь, – сказали алкаши. – Толик буянил на крыше, а он снизу руководил.

– Я руководил? – говорю. – Да мне самому стыдно было!

– Слышите?! – воодушевлял Димка собутыльников, сам при этом одушевившись жарче всех. – Самому стыдно было! Какой, а!? Почему тогда лазишь за ним везде? Если стыдно?

Я посмотрел на Толика и за мной посмотрели все остальные. Весь в крови, с ухом, похожим на жалкого красного птенца, и мочкой, похожей на горланящий клюв, он сидел на бумажной куче, из которой хотел сделать огромного идиота, и безрадостно читал один из листков.

– Видите, – говорю. – Все наши встречи не похожи одна на другую.

– Ты ведь усиливаешь его болезнь, – сказал Димка. – Он вместо того, чтобы снова стать здоровым человеком, еще больше сходит с ума.

– А как иначе, – говорю, – рассмотреть, что такое сумасшествие?

Мишка не стерпел и всадил мне колено в живот. Прямо в сало. Я согнулся от боли и упал под кусты. Попытался выкарабкаться, но Мишка ударил ногой мне в грудь, и я зарылся еще больше. Он продолжил бить меня ногами по рукам и голове, и мне ничего не оставалось, как брыкаться, хоть из моего положения не было видно, куда бить.

– Получай! За забор! За маму! – шипел Мишка Прохорчик, Фанин сын.

– Не доходит до сучонка! – подбадривали алкаши.

Толику надоело смотреть на это, и он спрыгнул с бумаги.

– Негодяи, – спокойно сказал он.

Алкаши замерли и уставились на него.

– Слушайте сюда, – он выломал из деревца прут. – Меня зовут Жозе Воришка Вериш, и я повелеваю вам убраться.

Толик выставил прут, словно это была сабля, и зашагал на них, повернувшись боком.

– Вихрь налетел на сливу, – сказал он и сделал выпад.

Алкаши переглянулись. Несколько секунд висело молчание.

– Хватит на этот раз, – сказал Димка.

– Пожалуй, да, – решили остальные.

Они осторожно обошли Толика и его прут, и скрылись в зарослях. Где‑то там у них был сколочен столик для питья.

Перед нами никто не извинился.

Я выбрался из кустов и ощупал свое тело. На нем болело каждое второе место.

– Как ты? – спрашиваю Толика.

– В моей душе выстрел, – ответил он. – Дыра.

Он вернул серьгу в разрыв и скрепил пальцами, и так держал, пока рана заживала. Мы долго молчали. Во мне кипели обида и злость. Кроме эпизода, когда Толик превратился в Жозе Воришку, позорно было обо всем этом вспоминать.

– Поздно ты превратился, – говорю. – Надо было раньше, тогда без пиздюлей бы обошлось.

– Без них нельзя, – сказал Толик.

– Теперь хоть ясно, что значат эти твои «ЖВВ» по всему городу.

– Не понимаю, о чем речь, – пожал он плечами.

Позеленевшее небо рассеянно пригрело мои побои и натруженные бумагой мышцы. Я заснул, и проснулся уже на закате. Толик сидел на книжках и провожал солнце.

– Не прячься за лес хоть на этот раз, – говорит.

Солнце зашло.

– Ну вот, опять спряталось.

Серьга запеклась и держалась в ухе сама.

– Знаешь, что я придумал? – говорю. – Мы не будем покупать скотч. Мы его украдем. Ломанем ларек на рынке.

– А Серегу и кавалер Валеру позовем?

Серега и кавалер Валера – это мальчишки, с которыми мы дружим последнее время, но о них будет сказано позже.

– Толик, их нельзя звать. Это же криминал.

– Ладно, – сказал он. – Просто вместе веселее.

Мы провели ночь возле бумаги, в синем сумраке карьера. Толик спал с открытыми глазами, чтобы я не догадался, что он спит, а я убивал комаров и расчесывал укусы. Когда над карьером только‑только посветлело, я Толика разбудил.

На рассвете Слоним был пуст, и никто кроме нас не видел, как растут лучи под разными углами, как меняются тени, как рождаются из тьмы отрешенные дома с лежащими внутри жильцами, как проясняется уставшее за сутки пространство. Мы проходили по пустым улицам, на нас плыли невиданные здания и автобусные остановки, но не было у нас времени им удивиться. Нас ждал рынок.

Ворота на рыночной площади были закрыты на замок.

– Придется перелазить, – говорю. – Кто первый?

– Не я, – сказал Толик.

– Ну ладно, а то я на тебя рассчитывал.

Ворота, когда я по ним полез, с громким лязганьем зашатались в петлях.

– Придержи, пожалуйста, чтобы не шуметь, – говорю.

Толик взялся за кованые прутья и всем телом надавил, фиксируя ворота в одном положении. Я забрался наверх, с трудом, кряхтя и на дрожащих руках, перевалился на ту сторону. Спустился вниз и огляделся. Рынок молчал.

– Давай теперь ты, – говорю.

Толик перелез намного более спортивно и спрыгнул с самого верху, громко хлопнувшись об асфальт.

– Чего шумишь! – шепчу. – Сторож услышит!

– Да нет здесь никакого сторожа, – сказал Толик. – Сто раз сюда ходил.