Последователь

Толик первым скатился вниз и достал спички. Неизвестно, где он их взял – все они были промокшими. Он чиркал, и размякшая серка слетала, отделившись от черенка. Единственную зажегшуюся спичку он поднес прямо к колесу, полагая, видимо, что так оно должно загореться.

– Блядство, – сказал, когда спичка погасла. – Не получилось.

Больше для розжига ничего не принес.

Я взялся за разведение огня сам. Из взятых дома старых газет слепил стержни, перемешал их с собранным в карьере хворостом, и равными охапками разместил между колесами по всей куче. Бензиновой зажигалкой поджег газеты в каждой охапке, бросил ветки и сухие тряпки на растущий огонь. Скоро костер вырос из каждого хода дырчатой горы и с шумом над ней соединился.

Я полез наверх. Размеры огня превысили разумную величину. Протуберанцы опаляли склонившиеся над карьером деревья. Жар волнообразно фонтанировал и жег мне щеки; Толик стоял на камне посреди лужи и накрывал голову курткой. Самым досадным было, что из карьера прямо на пятиэтажки летел огромный поток черного дыма. Люди выходили на балконы пить чай и угорали в густом чаду. Я бы охотно погасил костер, но уже не мог – он был слишком велик.

– Что‑то мы перестарались! – крикнул я Толику. Пламя, гудевшее как буран, заглушило меня.

Все нормальные жильцы спали или собирались на работу, только у пенсионеров нашлось свободное время. Они собрались под подъездом в небольшую группу и направились к карьеру. Их окуривал дым, они кашляли и закрывали лица.

До леса было далеко, мы спрятались в небольшой пещере, когда‑то вырытой экскаватором. В ее стенках гнездились ласточки. Испугавшись дыма и огня, ласточки сидели в гнездах по двое и всполошено щебетали.

Пенсионеры ходили над нами по кромке и тоже охали.

– Какой кошмар! Столько колес!

– Я видел, – сказал кто‑то, – как Андрей из четвертого подъезда катил сюда шину от трактора.

– Если вам нужен Андрей, то он здесь, – сказал Толик.

Я хотел, чтобы он заткнулся, и ударил его ногой, а он взял и выпал из пещеры. Покатился вниз по склону и так разогнался, что чуть не влетел в костер. Лишь у самого пламени остановился. Волосы на лице вспыхнули и сразу исчезли, кожаная куртка покрылась белыми пузырями. Толик не издал ни звука, откатился назад и встал на ноги. Пенсионеры завизжали.

Я выбрался из пещеры.

– Ну, вот, я тоже тут, – говорю, – и что?

– Немедленно затушите! Мы задыхаемся!

– Невозможно, – говорю.

– Мы вызовем милицию!

– Толик, ты как?

– Лицо болит.

– Бежать можешь?

Он ни слова не ответил и рванул во двор, а я за ним.

– Помедленней, – пыхчу, – не успеваю.

Вдоль пустыря шли на автобус люди. Пенсионеры кричали им, что нас надо остановить, но никто не слышал.

Во дворе мы нормальным шагом прошли в мой подъезд и спрятались там.

– И что теперь делать, – спрашиваю.

– Можно пойти к доктору, – сказал Толик.

– Нормально все будет, – говорю. – Ты зачем рот раскрыл?

– Не ругайся, пожалуйста. Мне лицо болит. – Он моргал лысыми веками и трогал красные скулы. – Скажи лучше, я остался красивым?

– Еще красивее стал. Даже помолодел слегка.

С четвертого этажа спускалась соседка, и, увидев нас, замерла. Затравленный взгляд, у меня одышка, Толик с красной рожей и обгоревшей шевелюрой. Он прикинулся, что смотрит в окно, и нечаянно опрокинул жестяную банку «Nescafe», служившую пепельницей. Окурки с пеплом посыпались на пол, поднялась вонь. Соседка перешагнула пепел и быстро спустилась вниз. Во дворе ее встретили вернувшиеся с карьера пенсионеры и что‑то ей рассказали. Через окно пробивались патетические нотки. Соседка показала на подъезд. Мы пригнулись.

Тогда казалось, что выхода у нас нет. Сидели на лестнице между вторым и третьим этажом в осажденном подъезде. За ночь я не выспался, после вчерашнего катания колес болели мышцы. День только начинался, а я уже устал. Лестничный пролет ходил подо мной, как лодка на воде.

– Видишь, Толик, – говорю, – житья никакого нет. Может, ты прав? Может, и правда уйти из города?

– Ну, – сказал Толик, распустившийся, как красный цветок. – В столицу.

Мы замечтались. Я сидел на ступеньку выше и смотрел в одну точку, получая расфокусированное изображение подъезда и Толика, всадившего шею в плечи, как спустившийся за падалью гриф. Он грыз ноготь. Моя нога располагалось под его локтем. Я не удержался и толкнул.

– Не грызи, – говорю.

– Знаешь, на кого я сейчас похож? – спросил он.

– На кого?

– На себя же, но с дугой в голове.

Так он себя чувствовал, засыпая с ожогом головы на лестнице в подъезде.

Я привстал и посмотрел в окно. По земле стелилось черное облако. Среди пенсионерских панам торчали два гриба фуражек. Это появилась милиция.

Секунду я радовался настигшей стариков справедливости, но дальше понял, что пришли за нами.

Я пригнулся. Выход, которого не было, сразу нашелся: мой подъезд вел на технический этаж и крышу. Я разбудил Толика, и мы поднялись наверх.

Технический этаж оказался заперт навесным замком, но на крышу можно было попасть, отвязав просунутую в скобу толстую проволоку.

Я взялся за нее, но смог отогнуть лишь один конец, слишком она была дубовая.

Внизу хлопнула дверь, несколько пар обуви тяжело захрустели песчинками.

Толик оттолкнул меня, молча развязал проволоку и открыл люк. Мы поднялись по лестнице и вышли на крышу. На нас упало утреннее небо, в нем плыли желтые и розовые облака над лесом и нашим костром. С высоты костер был похож на вулкан или на разбившийся самолет. Огонь погас, из тлевшей резины исходил лишь густой черный дым. Он разделялся на слои и полз во дворы.