Послезавтра было лучше, чем вчера

Эмма бросила Андрея сразу. На встречи с представителями ведомства, ответственного за их спасение, она не приходила. Жанна сначала думала, что ей просто тяжело, случайно встретила ее в городе и хотела подбодрить, но девушка гуляла с новым парнем. Она смеялась вовсю, так ее развеселила какая‑то шутка очередного ухажера, поэтому Жанна еле удержалась от того, чтобы ударить ее.

Парень Жанны сначала пытался ее поддерживать и в первый месяц даже приходил на встречи с бюрократами и ждал ее внизу в машине, чтобы она не возвращалась одна. Один раз она видела, что он украдкой даже прослезился, хотя с Андреем был знаком плохо. Но через три месяца, когда стало известно, что конкретно этот заложник, похоже, собрался строить из себя мученика, парень Жанны заявил, что она не должна изводить себя. Дескать, это его выбор и теперь виноват в этом только он. Ему была предложена помощь, а если его что‑то не устраивает, то ему надо к психиатру. Они поругались и расстались. Через неделю женщине померещился в собственной квартире самый страшный волшебник всех времен и народов, и она принялась его убивать палочкой из суши, применяя магические заклинания. После этого ее родители настояли на том, чтобы она переселилась к ним.

Когда в город прилетели французские журналисты, за которых заплатили выкуп, собранный спонсорами и переданный террористам при посредничестве неофициальных переговорщиков, Жанна узнала, что там – предположительно на севере Сирии, но точное место их нахождения неизвестно, так как всех выживших заложников отвозили от места заключения до границы с Турцией с завязанными глазами в кузовах грузовиков – Андрея куда‑то одного уволокли, и они слышали, как он истошно вопил.

Единственной зацепкой стала предсмертная записка одного из террористов, который, разочаровавшись в их идеалах, сбежал в Турцию и совершил попытку суицида. По его словам, Андрея и еще пятерых иностранных врачей (их имена и фамилии были также обозначены), обвиняемых якобы в убийстве мусульман, держат в здании бывшей психлечебницы. Но психбольница на территории, контролируемой боевиками, далеко не одна. В послании предположительно был указан город, но к тому моменту, когда оно было передано экспертам, эту часть листа, ознакомившись с текстом записки, уже разорвал в негодовании на мельчайшие кусочки сотрудник скорой помощи, которого вызвали свидетели, обнаружившие, что суицидник‑террорист жив. Преступника, получившего от вспыльчивого медика еще черепно‑мозговую травму – врач сам признался в содеянном, объяснив, что не смог удержаться, когда прочитал записку – увезли в реанимацию, и пока он находится в коме. По словам врачей, террорист, возможно, придет в себя через несколько недель и тогда сможет дать показания. Поскольку медлить было нельзя, перед военными поставили задачу проверить все психбольницы региона. Но ни в одной из тех, что они успели пока обследовать, ни каких‑либо заложников, ни чьих‑либо волос или крови, обнаружено не было.

***

Кажется, на семнадцатый день одиночного заключения высокий боевик, тот, что был старшим, ворвавшись с напарником в камеру Андрея, разъяренно отвесил ему удар дубинкой в область груди, а затем принялся с упоением избивать его ногами. Удостоверившись в том, что заложник не подает признаков жизни, он снял с него наручники и оставил лежать на холодном бетонном полу. Поймав удивленный взгляд молодого сообщника, террорист пояснил, что не хватает наручников, а этот уже не сбежит: слишком слаб. Молодой с легкой толикой скептицизма проверил окно и для пущей надежности ударил Андрея своей дубинкой со всей силы в живот. Пленник не шевельнулся и не издал ни звука.

– Добить его? – молодой террорист зловеще поднял свое орудие над головой узника, но на самоуправство не осмелился.

Старший гаркнул на него и приказал оставить все, как есть, добавив, что завтра заключенному публично отрежут голову.

Когда они ушли, заперев камеру, Андрей, который все это время притворялся, что потерял сознание, скрючившись, подполз к окну. Словно в замедленном кино встал. С трудом, но все же смог удержаться на ногах в полусогнутом виде, хотя его качало, как пьяного. Он взглянул на отсутствующие ручки в окне и без особой веры в успех засунул указательный палец в место установки фурнитуры. Хаотично покрутил по часовой и против часовой стрелки. Бесполезно, кто бы сомневался.

В его ватной голове пробуждались нечеткие воспоминания и инструкции по выживанию, которые он изучал на практикумах для журналистов, работающих в горячих точках. Все отчетливее Андрей слышал слова тренера: «Есть минимум шестнадцать способов открыть окно, если нет ручки…»

На всякий случай – чем черт не шутит – пленник потерянно оглядел почти пустую камеру: в нее не завезли ни отвертку, ни линейку. Даже плинтус не установили. Узник с грустью взглянул на металлический крюк на стене, к которому он был раньше прикован. Осознал, что он слишком широкий, но, тяжело дыша, все‑таки добрел до него и несколько минут пытался вырвать: тщетно.

После слов о загадочных шестнадцати способах выбраться из окна в его памяти наступил белый шум. Как бы ни старался, Андрей не мог припомнить ни одного метода, кроме того, чтобы разбить окно, но тогда велик риск пораниться осколками, слишком громко, а снаружи еще ждет решетка.

Кажется, с того тренинга на ум приходили только общеизвестные истины типа «Не паникуйте». Поймав себя на мысли, что дверь он еще не проверял, он доковылял до выхода: заперто. Андрей вернулся к окну, поднял голову, держась за стену, так как из‑за головокружения боялся упасть в голодный обморок, и бросил взгляд на фрамугу: на ней вообще не предполагались ручки.

Пленник попытался теперь уже руками вырвать бегунок из молнии джинсов, но не удалось: плохо работающие фаланги предательски скользили по металлу и даже на маломальский рывок не хватало то ли сил, то ли координации движений. Каждый миллиметр его исхудавшего тела саднило, живот сводило от тупой боли, в груди кололо, спина и шея хрустели, голова, которая сейчас, как никогда, должна была играть роль бойкого процессора, отказывалась выходить на связь с монитором, клавиатурой и мышью, а периодически он и вовсе на доли секунды полностью выпадал из реальности. Когда сознание возвращалось к нему, мир представал изуродованным оранжево‑красным пламенем, хотя Андрей еще четко понимал, что это только галлюцинации, а не пожар. Огни напоминали неискусный, а потому хорошо различаемый фотошоп, но от отчаяния и понимания того, что с каждым часом бездействия будет только хуже, на глаза выступили слезы.

От безысходности он собрался разбить стекло, сочтя, что попытка не пытка, а в противном случае самое страшное неизбежно, но вокруг него все резко закружилось, и пленник чуть не рухнул на пол с высоты своего роста. От греха подальше он медленно лег, свернувшись калачиком. Какое‑то время он уповал только на то, что смерть будет быстрой и не такой страшной, как все, что было до нее.