Послезавтра было лучше, чем вчера
Ей хочется из первых уст больше узнать о том, как Россия учится демократии и рыночной экономике, и Андрей без особого энтузиазма, но рассказывает ей о шоковой терапии, расстреле Белого дома, дефолте и огромном социальном неравенстве.
Жанна никогда не была в России, но очень хотела бы, тем более что ее зачали в Ленинграде. В детстве она расспрашивала родителей о их туристическом визите в Советский Союз, и они рассказывали ей, что поездкой остались не очень довольны. Их раздражало, что надо было ходить в сопровождении гида, будто они какие‑то юные скауты или шпионы.
Девушка предлагает на рождественские каникулы вместе слетать в Россию: мол, ты же захочешь повидаться с близкими и заодно покажешь мне страну.
Он молчит, не зная, что сказать. Хорошо же болтали. Он, конечно, не сексист, но девочки реально интересуются политикой реже мальчиков, так что Жанна превзошла все его ожидания. Возможно, впервые в жизни он почувствовал себя по‑настоящему счастливым, несмотря на то, что ему завтра на подработку к девяти утра, а в кармане сто четыре франка.
Он снова словно идет по полю, усеянному противопехотными минами. Одна правда повлечет за собой другую и приведет его в туннель, в котором уже не будет света. Жанна упомянула одну подругу, но у нее – красивой, умной и талантливой – наверняка их гораздо больше. Вдруг она им все расскажет? А те, в свою очередь, еще кому‑нибудь, и вот уже весь Париж будет знать гнусную правду. Он переезжал сюда явно не для этого.
Конечно можно сказать, что он бы с радостью съездил с ней в Россию, но у него мало денег, и он не хочет тратиться. Но это только временное решение проблемы. Если у них все серьезно – а ему очень хочется думать, что у них все серьезно – она напросится туда через год или через пять, но поедут они вместе. Не будет же он всю жизнь притворяться бедным? Он не хочет ни быть им, ни даже казаться.
Собравшись с мыслями, Андрей говорит ей полуправду. Березки растут и здесь, а больше у него там ничего и никого нет. Родители бросили, а друзей отродясь не было. Он рос в физмат интернате для одаренных детей. Всех забирали домой на каникулы, он единственный сирота. Там было неплохо и, возможно, он хотел бы навестить некоторых учителей, но слишком больно возвращаться в Россию. Даже на неделю.
Он больше не может сдерживаться, но терпит из последних сил. Если он начнет поддаваться эмоциям прямо при ней, то она, наверное, пожалеет его, как малыша, который разбил коленку, а после он ее никогда не увидит. Если выйдет из комнаты, она все равно услышит его плач (а если не услышит, то явно обо всем догадается) и результат будет тот же.
Пока он мучительно раздумывает над тем, что делать, слезы уже текут по его лицу и задевают край ее покрывала. С разрешения Жанна обнимает его, советует терапию и говорит, что у него избегание. Это нормально. Бывает не у всех, но ему не за что себя винить. Обещает не ехать в Россию, пока ему не станет легче.
ПАРИЖ. 2003
Вопреки прогнозу погоды дул лютый ветер, солнце появлялось реже, чем следовало, но даже тогда работало только на освещение. На Андрея искоса посмотрела Большая Арка Дефанс, представляющая собой трехмерный куб со сторонами чуть больше ста метров, которая берет начало у Лувра, проходит через сад Тюильри, площадь Согласия, идет вдоль Елисейских Полей и заканчивается в деловом пригороде на западе.
Андрей сделал шаг назад, всерьез опасаясь, что здание, которое по задумке создателей должно символизировать гуманитарные идеалы, свалится прямо на него. В других небоскребах вокруг звенело стекло, в ушах звучал гул двигателя. Тело молодого человека пробрал нервный озноб. Взволнованно подняв голову, он увидел в небе над тридцатишестиэтажным Tour Ariane три самолета, идущих, очевидно, на посадку. Они напоминали обыкновенные гражданские лайнеры, так стремительно снижающие высоту, как будто сейчас потерпят крушение, но их борта были разрисованы в цвета американского флага. Еще мгновение – и весь Дефанс схлопнулся, как карточный домик: на его месте остались только руины и изувеченные тела.
Вскрикнув, Андрей открывает глаза и, усиленно моргая, обводит взглядом просторную комнату, пытаясь удостовериться в том, что все это ему только приснилось. Однотонная светлая мебель из небезызвестного шведского магазина, на столе – персональный компьютер с жидкокристаллическим экраном, над комодом висит такой же плоский телевизор. Под ним в рамках разместились фотографии. На одной из них, находящейся в центре, изображен десятилетний Андрей, одетый в качественные импортные джинсы и демисезонную куртку, стоящий на побережье Белого моря. Рядом с мальчиком сидит немецкая овчарка, преданно смотрит ему в глаза, ребенок одной рукой с упоением гладит ее по голове, а другой вытирает бесперебойно льющиеся слезы. На другой фотографии Андрей и Жанна, сидя на португальском побережье Атлантического океана, кормят друг друга фисташковым мороженым, продаваемым на развес.
На календаре безобидный четверг, но на душе почему‑то скребут кошки, и парижанин не сразу осознает, что же его так тревожит в это будничное раннее утро. Лишь включив телевизор, он понимает, что не так: Дефанс стоит целый и невредимый, а Ираку повезло меньше. Тщетно стараясь унять зуд, напоминающий, что человек – животное политическое, парень огромным усилием воли выключает телевизор и идет в душ, пытаясь хоть немного успокоиться под струями воды.
В Дефанс, в котором располагался французский офис компании Michelle, Андрей обычно приезжал к девяти утра, перед работой занимаясь в спортзале или плавая в бассейне. Он устроился туда на стажировку летом 1999 года: думал, что не возьмут, но его приняли после первого же собеседования. В первое время он работал только с русским, английским и французским языками, но в последние несколько лет занимался и арабским. Выносливый и способный синхронно и без пары переводить хоть восемь часов подряд[1] (таких подвигов от него, конечно, никто не требовал), он быстро завоевал уважение руководства и любовь заказчиков, среди которых встречались и организаторы мероприятий на самом высоком уровне.
Сегодня, к счастью, предстоит лишенная смысла рутина: совещание, на котором можно витать в облаках, и подготовка к переговорам, к которым можно и не готовиться, поскольку он и так все знает.
Вечером Андрей встречается в баре с Жанной, облаченной в черное платье длиной чуть выше колена, которое сейчас выглядит зловеще актуальным. Посетители, не скупясь на эмоции и активно жестикулируя, обсуждают события минувшего дня. Молча, словно на похоронах – все понятно и без слов – друзья выпивают пару бокалов белого вина, немного закусывая. Обычно они сохраняют алкогольный паритет, но в этот раз парень заказывает еще текилу и расправляется с ней одним глотком.
Вчера, видимо, Жанна сделала накладные ресницы. В иной ситуации он бы непременно высказал свое мнение на этот счет: тебе не идет и без них было гораздо лучше. Но сегодня такие мелочи кажутся недостойными внимания. Они обязательно обсудят еще это, но потом, когда все вернется в свое русло.
– Я лечу в командировку, – Андрей наконец разбавляет пугающее безмолвие их пары. – В Ирак, – обреченно добавляет он.
[1] Обычно синхронисты работают вдвоем‑втроем, сменяясь каждые 20‑30 минут.
