Призрак из прошлого (Моя темная половина). Часть 3

Девушка, уже переодетая в тонкую кружевную сорочку из мягкого атласа, сидела на кровати, опустив голову на колени. Ее отливавшие синевой волнистые кудри мягким покрывалом укрыли ее плечи, поблескивая в свете свечей. Сейчас Аманда выглядела такой трогательной и беспомощной, что у Энрике сжалось сердце, и он едва сдержался, чтобы не броситься к ней, не схватить в свои объятия и больше никогда не отпускать. Но он лишь медленно подошел, и присел рядом. Аманда повернулась к нему, и ее нежные руки привычно обвили его шею, а голова опустилась на плечо.

– Прости меня…, – проговорила девушка, – я не знаю, что завтра скажет лорд Джейсон после того, что я натворила, но я чувствую вину. Нас с Френсисом могли убить там…

– Джейсон вряд ли будет доволен, – Энрике тоже обнял девушку, и она всем телом прижалась к нему. Ткань ее ночной рубашки была такой тонкой, что Энрике невольно ощущал под своими ладонями все изгибы ее тела, и это ощущение заставило его задрожать. Вряд ли девушка в своей невинности понимала, как волнуют мужчину ее прикосновения, но теперь Энрике оказался в дурацкой ситуации. С одной стороны ему хотелось прижимать девушку к себе, ощущая все ее трепетное тело и ласкать ее в своих объятиях, но с другой он понимал, что позволить себе воспользоваться неопытностью и наивностью Аманды он не мог. Поэтому, когда девушка все сильнее стала прижиматься к нему, и Энрике с ужасом понял, что вся кровь отхлынула от мозга и прилила туда, куда ей положено в таких случаях, он сразу отстранил Аманду, и с силой сжал кожу на руке между большим и указательным пальцами, чтобы боль привела его в чувство.

– Энрике…, – Аманда печально посмотрела на мужчину, который сейчас едва сдерживал стон, – почему ты меня отталкиваешь? Тебе что… неприятно…?

– Милая моя…, – Энрике взял себя в руки, и осторожно провел пальцами по волосам Аманды, убрав непослушные прядки за ухо, – как раз наоборот, мне так приятно, что я боюсь не сдержаться, понимаешь? А этого нам делать никак нельзя…

– А если я сама этого хочу? – дрожа от непонятного волнения, спросила Аманда, но Энрике покачал головой.

– Я не могу, прости. Джейсон убьет меня, если узнает, к тому же я не могу вот так воспользоваться твоей невинностью и доверчивостью. Чем я буду лучше Френсиса?

Аманда сдавленно вздохнула, и на ее глазах заблестели слезы. Энрике не смог спокойно смотреть на это, он обнял девушку, и снова прижал к себе, тут же почувствовав, что его тело снова отзывается на близость девушки. Постаравшись думать о чем‑то еще, Энрике начал ласково пропускать между пальцев волосы Аманды, и она с улыбкой, счастливо вздохнула.

– Энрике, а что теперь будет с Этель? – спросила она, но Энрике в ответ лишь пожал плечами.

– Не знаю, милая. Сейчас Джейсон получит ее признание, а потом участь этой девушки решит судья Грир.

Аманда снова подавила тяжелый вздох и замолчала. Молчал и Энрике, он решил ничего не говорить девушке, но сегодня утром судейский помощник Роско передал ему предписание об исполнении приговора. Через три дня Рут Эсперансу и Долорес Блисс, которую Аманда называла Долли, сожгут на главной площади. Судья слишком долго держал в камере старуху Долли, она провела в тюрьме весь год, а что касается Рут, то сэр Грир решил не ждать, пока она родит ребенка. Судья снова решил побыть милосердным, и избавить толпу от ужасного зрелища, когда палачу придется бросить в огонь новорожденного.

Такое уже однажды случилось, только палачом в Бристоле еще был Диего Кортес. Тогда к сожжению на костре тоже приговорили беременную ведьму, но до родов ей было два месяца. Судья не стал ждать, и велел привести приговор в исполнение. Несчастная ведьма начала рожать, когда ее везли к эшафоту. Из всех находившихся рядом с ней мужчин, только Диего и его помощник Веласкес поняли, почему ведьма корчиться от боли, держась за живот – они видели, как рожали их жены.

Как ни торопил Диего помощников, но все же они не успели – едва пламя костра поползло по поленьям, как под ноги Диего, под крики ужаса толпы, скатился по бревнам новорожденный младенец. Машинально палач опустился на колено и поднял сморщенное красное тельце. Это была девочка, крошечная, недоношенная, жалкий, слабо шевелившийся комочек легко уместился на ладони Диего, и она тут же известила мир о своем появлении громким писком. Что почувствовал в этот момент Диего, который совсем недавно так же держал на руках собственную новорожденную дочь Кармелиту, не знал никто, но приказ судьи бросить младенца в костер, он выполнил не сразу.

– Чего ты ждешь, Диего? – повторил громким голосом судья, перекрикивая ведьму, чьи вопли от дикой боли уже заглушили треск пламени, – бросай в огонь отродье ведьмы!

– Ваша честь, но это всего лишь младенец…, – голос человека под красной маской невольно сорвался, но судья снова прикрикнул на него. Толпа затихла в ужасе, и пламя костра, разгоравшегося все сильнее, уже поглотило тело несчастной матери, когда палач, отвернувшись в сторону, выполнил приказ жесткого судьи…

…От этих воспоминаний Энрике невольно вздрогнул, ведь он тоже был тогда на эшафоте, и все помнил, как будто это было вчера. Он невольно крепче прижал к себе Аманду, и девушка удивленно посмотрела на него.

– Энрике?

– Прости, я задумался, – ответил он, и устало провел по лицу ладонью, – мне пора идти домой, а тебе нужно отдохнуть.

– Останься со мной! – взмолилась девушка, но мужчина покачал головой в ответ, и поцеловал ее в висок.

– Я не могу, прости…

– Мне было так страшно…, – Аманда всхлипнула, – не оставляй меня одну, прошу тебя!

– Хорошо, я побуду с тобой, пока ты не уснешь, – пообещал Энрике, – но потом сразу уйду.…

– Я согласна…, – сонно зевнула Аманда, и ее веки медленно стали тяжелеть…

 

…Этель, которую привезли в Кроу‑хилл еще днем, сидела сейчас в тесной камере, прямо на полу, скорчившись, и прижав к себе колени. Ей казалось, что время тянется бесконечно долго, но отсюда она не видела солнечного света, лишь пламя факелов освещало камеру, но это веселое потрескивание пугало девушку – она живо воображала пламя костра, в котором сжигали ведьм. Новый начальник тюрьмы, которым заменили Алигьерри, был не таким негодяем, он велел запереть еврейку в камеру и ждать приезда начальника стражи, которому принадлежала привилегия допросить ведьму.

Сейчас Этель думала не только о себе, она видела, что охотник, которого она сама явно не прельщала, ушел, и уволок за собой Эмму, чьи истерические вопли еще долго слышались в коридоре. Девушка боялась даже подумать, какая участь ожидает девушку. Этель тоскливо посмотрела на оставленный на полу поднос, на котором сиротливо лежала краюха хлеба, политая сахарным сиропом, и стоял кувшин воды. Есть и пить ей не хотелось, даже мысль о еде вызывала отвращение. Девушка встала, и принялась ходить взад‑вперед, заламывая руки. С тоской она прислушивалась к шагам в коридоре, но пока все было тихо, лишь звук капающей с потолка воды нарушал пронзительную тишину камеры.

Девушка потеряла счет времени, порой ей казалось, что в камере она сидит уже несколько дней, хотя она знала, что это не так. В узком окошке, прорезанном под самым потолком, она видела темно‑синее небо, но не могла понять, то ли это цвет сумерек, то ли скоро наступит утро.