Противоречия любви
– Не зли меня… Я и так еле сдерживаюсь…
– Ненавижу!
Дара с отчаянием забилась у него в руках. Удар в солнечное сплетение перекрыл воздух, и она скрутилась пополам, пытаясь дышать. Дальше всё было как в тумане: треск рвущейся одежды, его руки на своем теле, а потом заполненность внутри.
Она повернула голову и, смотря в его глаза, произнесла:
– Ненавижу тебя…
– Люблю таких… Ты меня этим сильно заводишь… – через срывающееся дыхание произнес Гер, продолжая подаваться бедрами вперед.
Дара попыталась подергаться, и он отстранился от нее. Грубо схватив, перевернул лицом вниз и, приподняв её бедра, с размаху вошел в нее опять.
Так ей было даже легче. Она не видела этих глаз, не чувствовала его дыхание. Дара уткнулась лицом в покрывало и старалась сдержать слезы. Только не плакать! Она не должна показать ему слез. Она сильная и не доставит ему радость, не позволит увидеть ее раздавленной.
Закончив, Гер встал и, стоя рядом с кроватью, стал одеваться. Порез на его боку уже не кровоточил, в отличие от пальчиков и ладошки Дары, которые были все в крови. Он перехватил ее руку и, посмотрев, отпустил.
– С тобой мне всё лучше и лучше… И что ты так каждый раз ломаешься? – наверное, после полученного удовольствия Гера потянуло на разговор. Да, сегодня ему опять было хорошо, слишком хорошо, и это даже напрягало. Так как цыганка – лишь часть плана мести этому барону и не более.
– Отец за меня отомстит! – Дара отползла по кровати и подтянула ноги к подбородку.
– Ты в этом уверена?
– Ты не знаешь цыган! Мы одна семья и не бросаем своих в беде. Отец спасет меня, а тебя убьет! – этот тон и взгляд Гера дали ей силы высказать ему всё, что она так долго в себе держала.
Гер понял, что впервые слышит ее голос. Ему понравилось ее произношение с небольшим акцентом, это придавало ее голосу восточную мелодичность. А ее напыщенная речь и вера в своих его позабавили. Она ведь еще не знала, что происходит за пределами ее комнаты.
– Знаешь, детка, мне придется разрушить твою веру в семью. Тебе бы лучше со мной поласковее быть, а то и пойти будет некуда, когда мне надоешь. А так, глядишь, при себе оставлю.
Еще раз окинув девчонку взглядом, Гер вышел из ее комнаты.
Дара опять чувствовала себя лишь куском плоти, который использовали ради собственного удовольствия. Это было мерзко. Так мерзко, что хотелось выть. Хорошо, что боль в порезанной руке отвлекала, и она смогла сдержать слезы. Но когда шаги Гера стихли в коридоре, она, согнувшись пополам, уткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала.
***
Все это время Ковало, сидя в просторной гостиной, щелкал пультом телевизора, зная, что Гер скоро вернется, и они поедут в Москву. О том, что сейчас происходит на втором этаже, он не хотел думать. Это не его дело, и вообще ему всё равно. Только вот не всё равно ему было, и поэтому он пытался сосредоточиться на сюжете телепрограмм, чтобы отогнать ненужные мысли.
Когда по ступенькам со второго этажа спустился Гер, прижимая к боку платок, Ковало встал и, всматриваясь в его лицо, пытался понять, что там случилось.
– Где у нас аптечка?
Ковало достал ее из шкафчика в углу рядом с камином.
– Что с тобой?
– Кошка эта дикая порезала. Ничего страшного, царапина. Пластырем сейчас заклею.
– Сначала перекисью, – Ковало подал Герману перекись и вату.
Уже выходя из дома, Герман произнес:
– И ей врача пришли.
– С ней что?
– Руку порезала.
***
