Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937

Заголовки «Нью Йорк Геральд трибюн» и «Таймс» повествовали ещё об одной сенсации – наметившемся поражении итальянского Добровольческого корпуса под Гвадалахарой. «Итальянское наступление захлебнулось». «Генерал Роатта ввёл в бой последний резерв». «Огнемётные танкетки „Ансальдо“ терпят поражение от пушечных танков республики». Ну и прочее в том же духе. На первой полосе «Геральда» Кристман машинально отметил знакомое имя – «Пол Ньюмен, наш собкор в Мадриде»… «Фёлькише беобахтер» и «Гренгуар» комментировали происходящее гораздо более сдержанно и не на первых своих страницах. В тоне одной из статей «Беобахтера» проскальзывали однако злорадные нотки, которых Кристман не мог не одобрить. Хорошо, что всё же красные осадили заносчивых макаронников, посмевших путаться под ногами фюрера в большой европейской политике. Кристман по долгу службы прекрасно был извещён, что и здесь, в Париже, итальянская агентура с прошлой весны проявляет неуместную активность, раздавая французским газетам и правым организациям миллионы франков. Бестолковая раскачка ситуации явно преждевременна и только может насторожить находящихся у власти деятелей красного Народного фронта. И это тем более досадно, что в последние дни СД удалось нащупать во французской столице группу решительных людей, готовых не больше не меньше как на государственный переворот. Как раз сегодня предстоит очередная важная встреча. К сожалению, они тоже не брезгуют итальянскими деньгами. Ах, если бы Гейдриху и Гиммлеру удалось убедить фюрера оказать им всестороннюю поддержку! Да ещё британцев бы вовлечь в русло политики Рейха… Латинские же народы, безнадёжно испорченные масонами, вольтерьянцами и евреями, должны знать своё место и подчиняться арийцам.

Газетные страницы шелестели в руках. Само собой, пресса продолжала обсасывать сенсационные подробности недавнего судебного процесса и очередные громкие аресты в Москве. Большевики продолжают резать друг дружку. Кристман подумал, что на месте руководства постарался бы как‑нибудь подлить масла в огонь красного террора, чтобы тому подольше не затухать на пользу Германии. Оторвавшись от газет, он вновь обвёл помещение и городской пейзаж за стеклом притворно задумчивым, как бы отсутствующим взглядом. За время работы в разведке привычка осматриваться успела уже стать своего рода условным рефлексом, второй натурой. Только что появившийся один из здешних завсегдатаев, старичок в экстравагантном клетчатом костюме и золотых очках, раскуривая неизменную гаванскую сигару, приветливо ему улыбнулся. Кристман кивнул в ответ с притворной рассеянностью и продолжил знакомиться с прессой.

Североамериканские Соединённые штаты. Бесспорные успехи нового курса Франклина Делано Рузвельта. Силами сформированного из бывших безработных «Гражданского строительного корпуса» построено и продолжает строится невиданное количество общественно значимых объектов – автомагистралей, плотин, школ, больниц. Вот злокозненный плутократ! Настолько злокозненный, что стремится обуздать других плутократов для их же пользы. Надо признать, предвосхитил фюрера с его гениальной идеей трудовых лагерей для безработных, одной из многих идей, позволивших сплотить германский народ.

Дальний восток. В Китае продолжаются бои между повстанцами‑коммунистами и войсками генералиссимуса Чан‑Кай‑Ши. За происходящим плотоядно наблюдают японцы, выжидая наиболее удобный момент, чтобы продолжить завоевание жизненного пространства для своей ублюдочной нации. Что ж, и тут одни жёлтые унтерменши режут других жёлтых унтерменшей, что тоже на руку германскому Рейху. Впрочем, кажется, фюрер говорил что‑то хорошее о японцах, не зря же он заключил с ними пакт…

Раздел светской хроники «Фигаро» как всегда оставил тягостное впечатление. Опять склоки между старой королевской аристократией и молодой имперской, наполеоновских времён, мужиковатой и напористой. Штаб‑квартирой и тех, и других являлся фешенебельный Жокей‑клуб. И те, и другие за исключением немногих динозавров давно уже считали честью для себя породниться с семействами промышленников и финансистов, даже еврейских. Громкие титулы и не менее громкие фамилии становились рекламой для банков и промышленных предприятий. Ханжество, лицемерие и чванство были реакцией и старой, и новой аристократии на успехи других классов общества. Дело доходило до боязни лишний раз улыбнуться из страха уронить своё достоинство. Вот чёрт, и на этих людей местами приходится опираться!

Допив кофе, Кристман перешёл к новостям богемной жизни французской столицы, которая текла себе независимо от политики. Как обычно, жизнь эта сверкала и переливалась всеми цветами, словно крутящийся шар под потолком танцевального зала. Вернисажи, выставки, театральные премьеры, концерты знаменитых шансонье. Страницы пестрели россыпью гипнотизирующих публику имён и названий. Цирк «Медрано», концертный зал «Бобино», театр «ABC»… Шарль Трене, Морис Шевалье, Мистенгетт, Мари Дюба… А, вот и она, восходящая пока ещё звёздочка, Эдит Гассьон‑Пиаф. Надо отдать должное чарующей силе голоса и удивительной внятности и чёткости произношения. «Возможно, малышка Пиаф со временем станет символом Франции…» Смелое, однако, заявление! Кристман был наслышан о подробностях биографии этой пташки, выпорхнувшей из мрачных трущоб в окрестностях пляс Пигаль. Поначалу воспитывалась своей бабкой‑бандершей и её весёлыми девочками, нянчившими малышку в промежутках между обслуживанием клиентов. Врач‑венеролог, пользовавший девиц, вылечил её от внезапно развившейся слепоты. Было это где‑то в Нормандии, что ли. Вернувшийся с фронта папа – уличный акробат – забрал девочку в Париж и вскоре она своим пением начала аккомпанировать его номерам. Затем вместе со сводной сестрой стали вечерами петь на улицах самостоятельно. Ночи принадлежали любви… Потом неудачное замужество, смерть ребёнка. Эдит покатилась бы по наклонной, если бы её не заметил хозяин кабаре «Жернис» на Елисейских полях, как его… В общем, в кабаре бывал «весь Париж», и девчонка стала популярной. Затем хозяина кабаре не то зарезали, не то застрелили не то в турецкой бане, не то на собственной квартире, Кристман не помнил. Кажется, этот человек был гомосексуалистом. Малышку подобрал некий Ассо, поэт и ветеран Иностранного легиона. На пару с какой‑то малоизвестной композиторшей они продолжили лепить из неё звезду, и надо сказать, весьма удачно. На днях выходит очередная пластинка. Да, хорош будущий символ Франции – шлюшка, да ещё на пару с легионером. Впрочем, какая страна, такие и символы.

Кристман быстро прикончил остатки завтрака, жестом подозвал гарсона в длинном белом фартуке, расплатился, взял с вешалки плащ и шляпу и вышел, оставив газеты на сиденье стула. В машине снял с пиджака значок со свастикой, положил его в маленький бархатный кисетик, бережно спрятал в карман. Завёл мотор и покатил по бульвару Монпарнас в сторону Инвалидов, пересек Сену, свернул на авеню Елисейские поля. На пляс Этуаль повернул направо, далее поехал по бульварам Карусель, Батиньоль, Клиши… Он катил бесцельно, продвигаясь иногда в автомобильном месиве с черепашьей скоростью, иногда вырываясь на простор и придавливая педаль газа, и всё время поглядывал в зеркальце заднего вида. Потом оставил машину на стоянке и нырнул в метро. Некоторое время переходил с линии на линию, с поезда на поезд, заходя в последний вагон перед самым закрытием дверей, или внезапно останавливался перед ними, пропускал поезд и ожидал следующего. Вновь поднялся на поверхность на станции Клуни ля Сорбон. Довольно долго бродил по улочкам Латинского квартала, заходил в сувенирные и книжные лавки, купил в одной путеводитель, сунул небрежно в карман плаща. Дальше его извилистый путь пролегал мимо Люксембургского дворца, театра Одеон и церкви Сен‑Сюльпис. Наконец он вышел на улицу Святых отцов. Медленной походкой притомившегося туриста двинулся вдоль разнообразных фасадов прижатых друг к другу домов.

Господин, сидевший в небольшом кафе у окна, увидев прошедшего мимо Кристмана, неторопливо допил свою чашку, оставил деньги на столике и вышел, надев шляпу. Они встретились на углу метрах в ста от кафе и обменялись несколькими словами и жестами, вроде как один спросил дорогу, а другой ответил, после чего Кристман пересёк улицу и той же неторопливой походкой двинулся в обратную сторону. Остановился у двери одного из домов и нажал кнопку звонка.

Открывший дверь консьерж уставился на него вопросительно.