Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937

– Меня ждёт господин Дрюо из четырнадцатой квартиры… – произнёс Кристман условную фразу, вежливо приподнимая шляпу.

– Четвёртый этаж, силь ву пле… Осторожно, лестница крутая, – отозвался консьерж. Пропустив гостя, он стрельнул из полусумрака парадного по улице настороженным взглядом и запер дверь.

Кристман поднялся на площадку последнего четвёртого этажа, остановился, прислушался. В парадном было тихо. Последний крутой лестничный марш вёл к низенькой чердачной двери.

Соседний дом был отделён общей стеной. Тоже четырёхэтажный, он не был разделён на квартиры, а представлял собой тесноватый отель* (*hôtel (франц.) здесь – дворец) шестнадцатого века с полами из толстых дубовых досок, дубовыми же лестницами, искривлёнными словно от застарелого ревматизма, с комнатами, уставленными тяжёлой старомодной мебелью. С некоторых пор владел им Джованни Покко ди Борнезе, граф, потомок корсиканского дворянина, получившего генеральский чин и титул на русской службе за участие в войнах с Наполеоном, семья которого издавна была в кровной вражде с их семьёй. В этот день кроме самого графа Джованни здесь собрались не менее колоритные личности. До февраля 1934 года все они являлись членами правой монархической организации «Аксьон франсэз» – «Французское действие», и после известных событий с негодованием покинули её ряды.

События как всегда начались с грандиозного скандала. Некий выходец из России, еврей‑аферист Александр Стависский, он же Серж Александер, которого многие звали просто Сашей, скупил по дешёвке чуть ли не всю Французскую республику. «Симпатичная каналья» Сашок Стависский брал кредиты, подрисовывал нули в чеках, торговал кокаином, собирал средства на постройку фешенебельных жилых кварталов в Марселе, печатал фальшивые банкноты, раскручивал в Париже кабаре – по совместительству подпольное казино… Отметился он также в Стамбуле, Афинах, Будапеште. Он откупался от полицейских и прокуроров и покупал прочих чиновников. В Орлеане и Байоне в муниципальных ломбардах, эмитирующих ценные бумаги, он заложил фальшивые бриллианты, после чего выкупил облигации венгерского Аграрного фонда номиналом во сколько‑то сотен миллионов золотых крон. Он мог позволить себе купить их по сильно завышенному курсу, поскольку расплатился орлеанскими и байонскими бонами. Затем он создал «Автономную кассу международных расчётов», обеспеченную венгерскими бумагами. «Касса» выпускала свои облигации и с благословения Министерства финансов размещала их во французских государственных компаниях. Одним словом, Саша был тем самым аферистом, про которых говорят, что на них пробы негде ставить. Когда ревизоры казны наконец очнулись и рухнуло всё это нагромождение пирамид, оказалось, что так или иначе замараны все. Саша‑Серж бежал в Швейцарию и некоторое время скрывался в уютном шале с видом на Монблан, но был выслежен, обложен и то ли застрелен, то ли застрелился сам. Что никоим образом не предотвратило скандала и последовавшего за ним бунта.

Париж буквально взорвался яростью. Впоследствии это назвали фашистским путчем, но 6 февраля 1934 года на штурм Бурбонского дворца, где заседал парламент, плечом к плечу шли и «Боевые кресты» де ля Рока, и «Аксьон франсэз», и социалисты, и коммунисты. Лозунги были «Похороним Стависского в Пантеоне!» и «На фонари всех депутатов и мерзавцев!» Тысячи бывших фронтовиков, отстоявших Францию в мясорубках Марны, Вердена, Соммы и Пашендаля, – как оказалось, ради процветания продажных тварей в щегольских цилиндрах и фраках, с благообразными бородками и розетками Почётного легиона, – рвались с пляс де ля Конкорд через мосты, сминая заслоны конной и пешей полиции. Как и три года спустя, потеряв голову, полиция стала стрелять…

Но Республику спасла всё же не стрельба, а нерешительность верхушки «Аксьон франсэз» и призывы полковника де ля Рока к своим молодчикам «соблюдать законность». К тому же правые и левые в последующие дни передрались меж собой.

«Секретный комитет революционного действия», созданный в пику «Французскому действию», презрительно поименованному «Французским бездействием», возглавил бывший инженер‑судостроитель, морской офицер‑артиллерист в отставке, участник мировой войны, кавалер Почётного легиона Эжен Делонель. С лёгкой руки какого‑то журналиста раскольников из «Аксьон» прозвали «кагулярами», – от «ля кагуль» – колпак, капюшон. Словно играя в заговорщиков из дешёвого романа, кагуляры во время своих сборищ скрывали лица колпаками с прорезями для глаз на манер ку‑клукс‑клановцев. На самом деле они имели довольно смутное понятие о конспирации, и Сюртэ многое было известно об этом «тайном» обществе. Правда, в отличие от прочих правых они иногда успешно вычисляли полицейских информаторов в своей среде и жестоко с ними расправлялись. Но, тем не менее, только широкий либерализм высших властей республики мешал в один момент прихлопнуть эту тёплую компанию.

Эжен Делонель и его правая рука Жан Филонкль по прозвищу «Убийца» были одними из немногих, кто находился на действительно нелегальном положении. Помимо них лидерами «Действия» числились вышеупомянутый граф ди Борнезе и ещё двое отставников – генерал авиации, асс мировой войны Леон Дюссенье и восьмидесятилетний герой Марны маршал Франции Филипп д’Эспере. Последний с его обширными связями в военных кругах нужен был особенно. Но старик, видимо не досыта напившийся кровушки в мировую войну, долго упрямился и требовал доказать, что очередное «Действие» взаправду намерено действовать, а не отсиживаться. Доказывать взялся Филонкль, вполне оправдывавший своё жуткое прозвище. Это он вёл «королевских молодчиков» 6 февраля и, подавая соратникам пример, укороченным штык‑ножом резал сухожилия полицейским лошадям. Спустя два года тем же штыком он порезал лидера социалистов Леона Блюма, будущего главу кабинета министров. С ангельской внешностью херувима, белокурый, он был виртуозом ножа! Чтобы доказать маршалу серьёзность своих намерений, кагуль приговорил к смерти советского представителя и по совместительству масона тридцать третьего градуса посвящения Дмитрия Навашина, работавшего в Париже по линии Наркомфина и вроде бы решившего стать невозвращенцем. Ранним утром 25 января 1937 года Убийца ударом штыка завалил Навашина в Булонском лесу, где тот выгуливал своих собак. Убийцу не нашли, да и не больно искали. В Москве как раз начался очередной процесс над шпионами‑вредителями, подсудимыми в числе прочих были хорошие знакомые убитого Георгий Пятаков и Григорий Сокольников, так что все решили, что Навашин приговорён Сталиным и казнён агентами НКВД. Это подтвердил даже Троцкий из мексиканского далёка, заявив, что покойный «слишком много знал».

…Пройдя по общему чердаку, в отличие от многих других парижских чердаков лишённому мансард, Кристман спустился во владения графа Джованни. Молчаливый сопровождающий провёл его сначала в маленькую комнату, где находились ещё три человека. Двое из них были людьми Кристмана, которые накануне вечером проверили помещения на отсутствие прослушки и провели в них ночь. В смежной комнате, или скорее небольшом зале, как и повсюду во дворце были выцветшие штофные обои и деревянные панели понизу на стенах, окна, забранные частым ромбическим переплётом, и резной деревянный потолок с мощными выступающими балками перекрытия. Помимо этого – малый джентльменский набор состоятельного домовладельца: картины разных стилей, бронзовые канделябры и часы на каминной полке… За массивным круглым столом на неудобных стульях с прямыми высокими спинками восседали подобно легендарным рыцарям главы тайного общества. Сегодня они были без колпаков.