Скоро конец света

Я разозлился: чего она отвлекается на телефонные разговоры, ведь я тут, оставленный наедине с американцем, почти умер!

Когда мы втроем двинулись по раздолбанной полуасфальтированной дорожке к зданию батора, ребята начали медленно расходиться, провожая нас завистливыми взглядами издалека. Я чувствовал себя особенным.

Анна сказала, что сначала они вдвоем пообщаются с администрацией, а потом – со мной. Еще она сказала, что этот мужчина – ее муж и что его зовут Бруно. Я бы никогда не назвал так человека, но американцам виднее.

Если честно, когда мы дошли до белой двери с обшарпанной табличкой «Директор», я никуда не ушел. Я остался подслушивать. Мне было уже ясно, что за этой дверью все всегда и решается – заберут меня или нет. Обычно там и говорят: «Он дебил», или «Он писал в штаны до семи лет», или «У него больная кровь, он заразный». И тогда обычно твои будущие мама и папа как‑то внезапно перестают быть твоими.

Бруно немного говорил по‑русски и немного понимал. Он задавал неправильно сформулированные вопросы вроде: «Какой с нас нужны документ?» или «Какой нужен справка?» Иногда Анна переводила ему часть разговоров.

А потом директриса, тяжело вздохнув, все‑таки сказала:

– Вы же понимаете, что у него ВИЧ?

Бруно удивился вопросу:

– Ну и что?

Они продолжили обсуждать бумажки, и мне стало скучно подслушивать – я отошел от двери и дожидался их на клеенчатой скамейке. Спустя целую вечность они наконец вышли, о чем‑то тихо переговариваясь между собой на английском.

Бруно, улыбнувшись, сел передо мной на корточки, протянул руку куда‑то за мою голову (я опасливо попытался обернуться, чтобы посмотреть, что он делает), почувствовал, как что‑то задело мое ухо, и через секунду он показал мне блестящую пачку жвачек, зажатую между его пальцами.

– Фокус! – улыбаясь, сказал Бруно и протянул пачку мне.

Дрогнувшим голосом я поблагодарил его, взял пачку и тут же открыл – зная, что потом все отберут, хотелось попробовать хотя бы одну штучку. Жвачки были неестественных ярких цветов. Я вытащил красную – со вкусом арбуза.

– Можно надуть огромный пузырь, – сказала мне Анна.

Я попытался, но мой огромный пузырь тут же лопнул, прилипнув к носу. Бруно и Анна по‑доброму засмеялись, и тогда я тоже посмеялся, хотя сначала почувствовал себя глупо.

Когда мы проходили по коридору мимо наших комнат, я увидел Цапу – он злобно смотрел мне прямо в глаза. Но в чем я был виноват?

«Пожалуйста, Цапа, я веду ее мимо твоей спальни, – подумал я, глядя на него, – или ты боишься к ней подходить, когда рядом муж?»

Я знал, что потом меня все равно отметелят, но в тот момент чувствовал, что победил. Мы победили.

Гуляя по территории батора, мы много болтали, особенно Бруно – ему нравилось рассказывать про Америку и про разные штуки, которые есть у них, но нет у нас.

– Бейсбол! – говорил Бруно и делал вид, что замахивается битой, а потом смотрит вдаль, – показать ему было легче, чем объяснить.

– Я видел по телику, – вспоминал я. – А в чем смысл игры?

– Не знаю, – смеялся он. – Мне она никогда не нравиться! Но когда ты приехать к нам, обязательно сходим на матч.

– Это такое американское клише, – объясняла Анна, улыбаясь. – Отец и сын ходят смотреть бейсбол.

У меня радостно екнуло сердце: «Отец и сын!»

– А когда я приеду?

– Когда нам одобрят все бумажки и пройдет суд. Это, наверное, на несколько месяцев.

– Понятно, – разочарованно произнес я.

– Не переживай, – подбодрил меня Бруно. – Мы будем навещать тебя все время!

– А конец света?

– Какой конец света? – не понял он.

– Ну, в декабре…

Анна прыснула:

– Боже мой, Оливер, это бред! Не будет никакого конца света, кого ты слушаешь?

– Телевизор.

– Не смотри телевизор!

– А что смотреть? Нам тут больше нечем заниматься.

– Тогда смотри, но только хорошие фильмы, понял? – с шутливой строгостью сказала Анна. – А никакого конца света не будет. Я тебе обещаю.

Когда они уехали, меня, конечно, снова побили. Сначала шестерки Цапы отобрали у меня жвачки, а потом сам Цапа заехал кулаком по скуле из‑за того, что Анна с ним не переспала.

А перед сном уже никакие не шестерки, а просто обычные пацаны и девчонки, которые никогда никого не обижают, вылили мне на постель целый графин воды.

– За что? – не понял я.

– Вали в свою Америку, – только и ответили мне.

 

* * *

 

Воспиталки считали, что Анна и Бруно ненормальные.

Это я понял, когда услышал, как другие ребята ноют им:

– Почему они выбрали его?

– Чем мы хуже?

– Я тоже хочу в Америку!

В ответ воспиталки рассказывали им, что в Америке живут страшные, больные люди. Что они видели научную передачу, где маленьких детей родители принудительно переделывали в людей другого пола.

– Так что радуйтесь, что они вас не выбрали, – заключали воспиталки, а затем с укором обращались ко мне: – Тебе лучше лишний раз подумать, чем соглашаться.

Сначала я распереживался, потому что мне не хотелось стать жертвой чьих‑то злых экспериментов. Это было слишком пугающе и не укладывалось в голове: я не мог решить, что буду делать, если мне действительно скажут сменить пол.

Но тем же днем до директрисы долетели слухи, что воспиталки распускают сплетни про новых усыновителей, и она пригрозила, что всех уволит, если не перестанут внушать детям «всякую чушь».

Слова про чушь меня успокоили. Хорошо, если это неправда и я не стану подопытной зверушкой.