Смерть в музее

– Вот что, братцы! Думаю, что вам надо уезжать отсюда! Сами видите, все наши планы рухнули, и вообще мне сейчас ни до чего, я живу только одной мыслью – поскорее отыскать убийцу. А вас не хочу ввязывать ни во что. – И уже совсем грубо добавил:

– Ну что вы ко мне прицепились, когда вас не просят, и без того тошно. Предоставьте мне, пожалуйста, право, действовать одному! – лицо его при этом исказилось какой‑то болезненной гримасой.

Несмотря на то, что резкие слова его, точно стрелой, больно ранили сердце, Адель порывисто бросилась к нему и прижалась к его груди. Она прекрасно понимала, в каком удручённом состоянии сейчас находится любимый человек. Дрожащим голосом она тактично старалась убедить его, что он не прав.

– Пойми, Глебчик, мы не можем тебя бросить, сердись, или не сердись. Будь на нашем месте, разве ты не так бы поступил! Твоё горе, это и наше горе. Одному тебе будет трудно всё расследовать, а мы тебе, наверное, пригодимся. И не забывай, что я будущий юрист, и в этих делах хоть немного, но разбираюсь…

– Да, но не забывай, что у тебя совсем другой профиль, ты адвокат, и твоя задача всячески выгораживать преступников. А я этого проклятого подонка, если найду, задушу собственными руками, – задыхаясь от ярости, отвечал он.

Однако, как бы он ни горел желанием отвязаться от них, друзья, не реагируя на его истерические выкрики, всё же упрямо стояли на своём, и Глеб, в конце концов, сдался.

– Ну что ж, оставайтесь, – сердито буркнул он и строго предупредил: – только, чур, не вмешиваться в мои дела.

Что до Дениса, то парень, как с писаной торбой, не переставал носиться с мыслью, что наконец‑то у него будет богатый материал о загадочной монастырской жизни. Он мечтал лихо закрутить сюжет, чтобы чёрствая издательская машина наконец‑то тронулась с места, и на него, молодого, подающего надежды автора, после оглушительного успеха со всех сторон посыпались выгодные предложения.

Как это нередко бывает, в воспалённом воображении Дениса рисовалась приятная сердцу картина: он богатый, знаменитый, окружённый толпой поклонниц, с небрежной улыбочкой даёт налево и направо автографы, и за его бесценным творением по пятам охотятся режиссёры. Во имя этой сумасшедшей славы он вытерпит насмешки друзей и, быть может, холодную встречу монашек, он будет скрупулёзно добывать факты, пусть даже высасывая их из пальца, остальное – дело его безудержной фантазии, на которую голова его, слава Богу, способна.

 

Глава третья

 

В слабо освещённом узком коридорчике местной прокуратуры, как назло, было полно народу, перед выщербленной деревянной дверью кабинета следователя Владимира Разумовского толпилось человек пятнадцать. Пожилая грузная, носатая женщина, с веснушчатым лицом и красными, как у крольчихи, слезящимися глазами и беззубым ртом, хватаясь за голову, то и дело возмущалась, обращаясь неизвестно к кому:

– Подумать только, какие у нас странные порядки! За какую‑то паршивую вязанку дров моего сына хотят упечь в тюрьму. А ведь он один у меня, и старался он не для себя, а для больной матери, избу нечем было топить! О, Господи, помилуй нас! А бандиты у них на свободе. Наверху там миллионы гребут, и ничего. Для одних законы писаны, для других нет!… – Эй, молодой человек, какой ты прыткий, полез без очереди! – с этими словами толстуха по‑мужски так крепко ухватила Глеба за рукав, что он еле вырвался от неё.

– Извините, гражданка, я из газеты! – мягко объяснил он, по опыту зная, как магически действуют эти слова на окружающих. Она моментально отпустила его, он широко открыл дверь и шагнул в кабинет.

В небольшом тесном помещении было весьма душно, повсюду витал сизоватый от табачного дыма воздух. Разумовский сидел, сгорбившись, с задумчивым лицом перед компьютером, перед ним лежали две распечатанных пачки отечественных сигарет. Он был худ и долговяз, его мясистые губы, слегка выдававшиеся вперёд, молчал он или говорил с кем‑то, почему‑то всегда шевелились, и эта странная привычка, надо сказать, была у него с детства. Разумовский был старше Глеба на 10 лет, но из‑за худобы выглядел моложаво. Завидя Глеба, он сразу встал и с приветливым выражением на лице с чувством пожал ему руку. Они были хорошо знакомы ещё по прежним временам, когда Глеб жил в этом городе и работал тут в газете. Разумовский всегда без лишней волокиты снабжал его нужными фактами, благодаря чему из‑под пера Глеба выходили яркие очерки на криминальные темы. В последние годы, правда, связи у них прервались.

Разумовскому и без слов сейчас было ясно, зачем к нему пожаловал Глеб. Тёплым, полным сочувствия голосом он предложил старому знакомому сесть, деликатно пододвигая стул, но Глеб отказался и продолжал стоять, мучительно обдумывая, как приступить к разговору, заготовленные слова у него вдруг вылетели из головы. Следователь, опережая Глеба, стал заверять его твёрдым голосом:

– Уголовное дело мы возбудили, сейчас уже ведём расследование, но пока, Глеб… – извиняющимся тоном добавил он и развёл руками, – понимаю, как тебя сильно тревожит этот вопрос, но, увы, ничего конкретного сообщить пока не могу. Дикость какая‑то, кому могла помешать девчонка! – он опустился на стул, вновь приглашая Глеба последовать его примеру, но тот опять отказался. Разумовский выключил компьютер, швырнул тлеющий окурок в стеклянную пепельницу, потянулся за другой сигаретой, подошёл к окну, затянулся, пуская голубоватое облако. Закашлявшись от избытка дыма, Глеб медленно проговорил:

– Понимаешь, Володя, всё же я хотел бы более подробно узнать от тебя об обстоятельствах гибели моей сестры. Слухов много, а толком никто ничего не знает. Расскажи, по крайней мере, что тебе известно, есть ли у тебя хоть какая‑то версия? Я всё равно не успокоюсь до тех пор, пока не будет найден убийца.

– Что ж, не сомневаюсь в этом и вполне тебя понимаю, – отвечал Разумовский, меряя быстрыми шагами комнату.– Твоя сестра, насколько мне известно, по прежней работе, имею в виду редакцию, была такая же задиристая, как и ты…

– Совершенно верно, – живо отозвался Глеб, – Лариса терпеть не могла любой несправедливости и не давала пощады всяким проходимцам. Хотя… – на лице у него проскользнула печальная улыбка, – сейчас всё это уже немодно и ненужно никому. Многие из нашей журналистской братии, отбросив все принципы, как лишний хлам, теперь пристраиваются поближе к толстым кошелькам и поют им аллилуйю. Такое время…

– При чём здесь время, – с досадой воскликнул Разумовский, – всё зависит от человека, ты же не такой! – Он остановился, прищурил правый глаз, смешно причмокнул нижней пухлой губой. – Возможно, твоя сестрёнка перешла кое‑кому дорогу, собственно, я эту версию не отбрасываю, буду досконально всё проверять.

«Вопрос в том, когда будешь‑то», – хотел ехидно заметить Глеб, но промолчал, прислушиваясь к шуму на улице. Сквозь распахнутое окно доносились хриплые голоса строителей, рядом с прокуратурой возводилось роскошное здание коммерческого банка. Стирая со лба крупные капли пота и чувствуя тяжесть и напряжение во всём теле, Глеб дрогнувшим голосом, как ни тягостно было говорить об этом, поинтересовался, не понимая пока, зачем это ему нужно:

– Вы определили, когда именно наступила смерть? Ну в котором часу?

Внезапно разговор их прервал резкий телефонный звонок, Разумовский встрепенулся, по выражению его лица было ясно, что он обрадовался этой нечаянной паузе.

Затем, возвращаясь к заданному вопросу, он неохотно сказал: