Спаситель

Спиртное конечно отлично помогало в деле самоуспокоения и самообмана. Но это лишь на время топило то ноющее, монотонное чувство, которое, как смола, прилипло к нутру. Годы службы в армии и полиции, все, чем он гордился, в один миг обратились невыносимым позором. Словно с него сорвали мундир посреди площади, и под ним обнажилась сверкающая беспомощная нагота. Все, кто уважал его, все, кто был его семьей, чьим мнением Швальдер дорожил, отпинывали его, как лишайного пса, опасаясь, что неудача заразна.

Обида и наивное непонимание, в чем он виноват, разъедали сознание Ганса, а ежедневное пьянство сужало мир в одну точку. Предчувствие неизбежности плохого исхода становилось нормальным, он был убежден, что потерял все, чем была его жизнь.

Ему нужно было победить, победить кого угодно, но победить безоговорочно честно. И прежде всего победить собственное самолюбие, которое не позволяло ему принять решения тех, кто с таким усердием глумился над ним. Всю свою жизнь Швальдер был уверен, что нужен им, именно он защищает их от зла и несправедливости.

Хуже всего было очевидное осознание – им проще принять зло и несправедливость, чем позволить ошибку тому, кто думал, что ошибаться не может.

А значит, непрошеные гости были бы как раз кстати. Это отличная возможность если не доказать, то хотя бы отомстить всем эти ничтожествам.

 

Глава 6

 

Социальные сети разносили ненависть по Европе, словно пожар в сухом лесу. Париж наглядно демонстрировал неразрывную связь европейских государств. Все происходящее в Берлине было горячо поддержано молодежью Франции. На фоне национального траура воинственная злоба сочилась буквально отовсюду.

Любые высказывания на тему ненавистных и неправильных лиц, что всему виной, моментально расходились в интернете. Благодарные потребители ярких эмоций не стеснялись выражать одобрение самым диким и кровожадным идеям.

Яростные защитники свобод и прогресса собирались отстаивать сакральные блага современного мира теми же способами, какими ревностные последователи традиций намеривались его разрушить. Во всех случаях уничтожение недостойных, тех, кто не верил и не понимал, было обязательно. Главное, избавить мир от этих существ, что источали несчастья.

Множество молодых людей, не знавших до этого ничего, кроме компьютерных игр и родительской опеки, осознали великую миссию, что возложила на них судьба. Именно они должны защитить все самое ценное и грудью встать на борьбу с тьмой и невежеством. Несомненно, при этом придется пожертвовать жизнью, и большинство было уверено – это будет не его жизнь.

Находились и те, кто предполагал гибель как необходимость, далеко не каждый может пожертвовать собой. Значит, миру нужен тот, кто рожден, чтоб спасти слабых ценой собственного бытия.

Однако заявления со стороны защитников французской республики носили хоть и устрашающий, но все‑таки беззубый характер. В потоке слов не чувствовалась решимость, готовность исполнить обещанное. Постоянные протесты против власти имели мало общего с борьбой за душу нации. Французы, сохранившие традиции забастовок и карикатур, не смогли сохранить крест собора Нотр‑Дам.

Ценности цивилизации в изложении защитников французской республики категорически не совпадали с традицией древней религии – торжество разума над бесценной душой; мораль вместо сакральной святости заветов Всевышнего; удовольствие в ощущениях, что можно попробовать на вкус здесь и сейчас, вместо блаженства, недоступного никому из живых и не гарантированного никому из умерших.

С другой стороны – сплоченная единой верой община, готовая отстаивать свои убеждения, невзирая на обстоятельства; община, что верит не предвыборным обещаниям политиков и мнению популярных артистов, а воле Бога. Им нет нужды понимать тех, кто живет по‑другому. Все они неверные, принять их – значит отречься от рая и опозорить свой род.

Бескомпромиссные требования капитулировать перед свободой нравов означали отказ от правильной жизни и достоинства, что само по себе обязывало всех верующих дать отпор. Воодушевляющая слабость врагов Всевышнего делала это неизбежным. Достаточно было прийти в арабский квартал, где нет ни намека на Францию, чтобы понять – это их мир, их территория.

Капитан Лефош угрюмо наблюдал один из таких кварталов, проплывающий перед глазами. Вечер только начался, а его спецотдел посетил уже три адреса. Руководство решило, что сейчас удачный момент для проведения чистки в Париже и его окрестностях.

Данные меры были призваны снизить напряжение, однако Жан Лефош был убежден – выдергивание из общей массы нескольких, пусть даже наиболее одичалых пользователей интернета ситуацию не изменит. Подобные инициативы очень сильно напоминали желание подстраховаться перед лицом неизбежного позора. Пытаясь уклониться от карьерных рисков, предусмотрительное начальство подарило дополнительный стимул всем, кому не терпелось отстоять честь веры.

Аресты проходили по формальным признакам, основным критерием опасности служила активность в социальных сетях, наглядно демонстрируя способы угнетения правоверных со стороны нечестивых колониалистов.

Отношение к происходящему читалось в каждом взгляде, и эти взгляды придавали полицейской операции привкус карательной.

Капитан понимал необходимость профилактических мер, их главный смысл – своевременность. Однако выбора у него не было, офицер должен исполнять свой долг.

Но вместо облегчения, чувство выполненного долга тяжелым грузом давило на совесть. Усугубляла сомнения и официальная версия о погибших в кинотеатре. Любому технически грамотному человеку было понятно, что взрывчатка ни при каких обстоятельствах не могла убить всех посетителей. Если, конечно, учитывать место, куда она была заложена, и характер разрушений, что явно указывало на малую мощность заряда. Однако столь интригующие подробности гражданам решили не сообщать, видимо, опасаясь излишне любопытных и их неудобных вопросов.

Единственное средство не потерять самоуважение – выполнять приказ, невзирая на глупость тех, кто принимает решения.

И вот теперь им предстояло арестовать некоего имама в центре арабских улиц. Это плохая идея в любой спокойный день, а сейчас просто опасная. Именно это и позволяет выводить молодежь на улицы. А после какое‑нибудь глупое ничтожество, претворяясь умом и совестью нации, начнет рассуждать о власти, оправдывая свое присутствие на телеканалах болтовней о бессердечных европейцах, толкающих приезжих бедолаг на насилие и теракты.

Два зорких глаза провожали патруль жандармерии, умчавшийся вглубь кварталов. Щуплый араб невозмутимо наблюдал за происходящим из окна. Почувствовав вибрацию телефона, не отрываясь от созерцания происходящего, он ответил на вызов. Разговор был коротким, выслушав звонившего, араб ответил, что понял, и положил трубку.

– Билал! – крикнул он в соседнюю комнату.

– Да, – ответил чернокожий, появившийся в дверном проеме.