Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы

Провозился я с ней полчаса, наверное, если не больше, и только после этого начал свои конверты в порядок приводить. И почти сразу же на ляп один весьма неприятный наткнулся. Когда на раскладке Петрович стоял, ляпов, типа того, что я обнаружил, а речь шла об адресе из другого конца Москвы, случайно попавшего в район Марьиной Рощи, практически не случалось. Но сегодня суббота, Петрович, как обычно, уехал рыбку ловить – это страсть его, и уже давно не тайная, а самая что ни на есть явная. Жизнь ему не в жизнь, если он с удочкой или спиннингом на бережке не посидит. В общем, вместо него по субботам стоял Савелий Григорьевич, тоже из бывших фронтовиков, такой невидный совсем мужичонка с небольшой бородкой клинышком, когда‑то чёрной, а теперь пёстрой от забравшейся туда седины. Он был очень немногословным человеком, таким, знаете, вечным тихоней, но честным, порядочным, этого у него не отнимешь. Будь я на месте Сергея Ивановича, Савелия близко к раскладке не подпустил бы. Ведь такие ошибки у него случались если не каждую субботу, то через одну. Хорошо, если ошибка сразу вылезала, тогда конверт просто передавался доставщику, который в тот район шёл, и всё, инцидент «исперчен», как Владим Владимыч, который Маяковский, мой любимый поэт, говаривал. А если она обнаруживалась позже, когда все уже разошлись по своим участкам? Тогда выход один: бери, как говорится, ноги в руки, господин хороший, и езжай в ту Тмутаракань, куда надо доставить билеты, заказанные неизвестными нам гражданами. Вот у меня именно такая засада и случилась. Плюнул я на всё, засунул этот нехороший конверт подальше в планшет да в Марьину Рощу подался. А что? Там меня ждут по шестидесяти двум адресам, ну а тому невезунчику, который шестьдесят третьим оказался, придётся подождать подольше, ничего уж тут не поделаешь, не везёт так не везёт. Я ему даже звонить не стал – кто знает, когда я основную массу разнесу, район‑то незнакомый, да и больно запутанный. Не знаю, за что его только Сидоркин выбрал. Ну да это его дело. А у меня сегодня это уж точно последняя доставка. Нечего рассусоливать, надо ножками почаще от земли отталкиваться да поспешать, чтобы дело не стояло.

С такими вот мыслями я и бегал по Марьиной Роще, ещё не так давно самому криминальному району Москвы. Ликвидированы там были все «малины», поломаны все хибары, скупщики краденого отбывали сроки, вот и кончилась Марьина Роща как скопище злачных мест, превратившись в обычный спальный район столицы. Плохо было одно – ну, то есть для меня это было плохо: пятиэтажек пруд пруди, и ведь, как назло, большинство заказов с верхних этажей идёт. Ну скажите, пожалуйста, что это за закон такой, которому я даже название придумал: «Закон наибольшей подлости достаточного основания». Подхожу к подъезду, на конверт смотрю: квартира 42. Ну, думаю, повезло, первый этаж. А вот фиг вам, нате выкусите. Дом построен по другому проекту, чем рядом стоящий. Там было по четыре квартиры на этаже, и сорок вторая действительно на первом этаже находилась, а в этом – по три. Так что топай, Ванюша, на пятый этаж. Но, как бы то ни было, рано или поздно всё заканчивается, заканчивалась и пачка конвертов в моей офицерской сумке. Я стоял у порога квартиры с номером, отмеченным в моём мозгу как 62.

Шестьдесят второй адрес за какие‑то пять с небольшим часов, и, учтите это, в совершенно незнакомом районе Москвы. Я глубоко вдохнул, пока заказчица билеты изучала, дыхание задержал немного, чтобы углекислый газ в лёгких скопился и по мозгам немного стукнул, прочистил их слегка – метод, проверенный неоднократно, действует безукоризненно – и из сумки тот самый ляп достал. Вначале на адрес посмотрел: конец Варшавского шоссе, почти у самого недавно открытого автотехцентра «Варшавский», который народ быстро утюгом прозвал за сходство с этим необходимым в быту устройством. В тот район я как‑то раз, также в выходной день, уже наведывался. В общем, если не считать, что на метро туда‑сюда придётся часа полтора потратить да на автобусе или троллейбусе ещё по полчаса пилить, страшного ничего нет. Жаль, конечно, безнадёжно потерянного времени, но такова жизнь. Я уже свыкся с мыслью, что против лома, сами знаете, чего нет, а также любимую бабушкину присказку вспомнил: что ни делается, всё к лучшему. Мне даже интересно стало, что же к лучшему произойти может, когда я в эту глушь съезжу только для того, чтобы исправить ошибку, совершённую Савелием Григорьевичем.

В конверте всего один билет лежал. Я посмотрел на него и чуть было не рассмеялся. Ну надо же: Москва – Тула, общий вагон, стоимость с доставкой всего два с полтиной. Опять мне мой закон наибольшей подлости пришлось вспомнить. Я так раздумьями обо всех этих перипетиях в судьбе и жизни разносчика железнодорожных билетов увлёкся, что даже вздрогнул, когда заказчица меня окликнула. Я мыслями в такие дебри залез, что напрочь забыл, где я и что со мной. Она даже за руку была вынуждена меня дёрнуть, чтобы в чувство привести. Я ведь, как только она мне дверь открыла, сразу же заготовленный конверт ей в руки отдал и о последнем броске задумался, уяснив о хозяйке квартиры лишь одно: что она женщина. А тут посмотреть пришлось.

Знаете, такая любопытная бабуся попалась. Годочков, я думаю, ей уже далеко за шестьдесят было, но ухожена так, что молодёжь позавидовать может. Морщинки на лице, конечно, есть, куда от них в таком возрасте денешься, но издали их совсем не видно, впечатление, что кожа как на барабане натянута, чуть тронь – зазвучит. Причёска безупречная, одежда – вообще отпад. Халат на ней шёлковый или атласный, я в этом не разбираюсь, красного цвета, с золотыми павлинами, распустившими хвосты. Подпоясан халат широким поясом, тоже золотистого цвета, немного другого тона, нежели павлины, но безупречно с ними гармонирующего. Концы пояса с обеих сторон бахромятся тонюсенькими плетёными шнурочками. А на ногах – совсем конец света: такие черевички, что в ночь перед Рождеством никакой Оксане, возлюбленной Вакулы, даже привидеться не могли. И тоже все золотом расшиты.

Бабуля увидела мой открытый от неожиданности рот и говорит:

– Я чай пить собралась, чайник только вскипел, так давайте вместе чайку попьём. Я так не люблю это делать в одиночестве, а тут вы пришли. Вот и компания нашлась.

Она вцепилась в меня и с немалой силой – откуда что взялось в этом хилом теле – потянула в глубину квартиры. Пришлось подчиниться, хотя это вовсе не входило в мои намерения. Планшет я из руки не выпустил, так и продолжал его держать, даже сильней сжав пальцы, как будто опасался, что эта странная женщина отнимет его у меня.

Чай пить старушка, видимо, очень любила и обставляла всё это удивительным образом. Пока она на кухню убежала, я уселся на стул с высокой деревянной спинкой – очень тяжёлый, дубовый наверное, я его с трудом под собой ближе пододвинул – и осмотрелся. Оказалось, что сижу я за большим круглым столом, сервированным на шесть персон. На блюдцах стояли фарфоровые чашки потрясающей красоты, просто музейные экспонаты, настолько тонкие, что насквозь просвечивали. Я даже в руку побоялся взять и рассмотреть одну, опасаясь, что раздавлю ненароком. Расписаны они были различными жанровыми сценками то ли из китайской, то ли из японской жизни. Причём, что совсем уж удивительно, на всех чашках разные сценки изображены. Там и рисовые поля, на которых по колено в воде стояли люди, и лодки странной конструкции, плывущие по реке, и восточные женщины с чёрными волосами, стянутыми в небольшой пучок, обмахивающиеся веером, и повозка непонятного вида, которую волы с длинными рогами тянули, и многоэтажная пагода, и ещё что‑то. Последняя чашка далеко от меня стояла, и рассмотреть её я не успел, поскольку в комнате появилась хозяйка с фарфоровым чайником в руке, тоже картинкой украшенным, и начала наливать насыщенный чай во все чашки подряд. Пока она наливала, я всё чашками любовался. Ободок и у чашек, и у блюдец был золотой, такими же оказались и ручки чашек, чайника и сахарницы с молочником, что на столе стояли.

– Красиво, не правда ли? – послышался голос хозяйки, и я даже невольно вздрогнул, настолько это неожиданно прозвучало, ведь до того тишина стояла полная.