Тринадцать секунд

И в этом райском уголке произошло чудовищное происшествие. В доме на самой окраине поселка жила семья из трех человек, тихо‑мирно, ничем особенным среди соседей не выделяясь. Но однажды вечером глава семьи взял топор, отправившись во двор колоть дрова – ночи стояли холодные, уголь они еще не купили, а иного отопления, чем печка, в доме не имелось. Нарубив сколько‑то чурбаков, он вернулся в дом и буквально искромсал супругу и двенадцатилетнюю дочь: на теле каждой жертвы насчитали, по меньшей мере, десяток ран…. Да, вот и меня так же проняло, когда я услышал об этом диком убийстве, происшедшем на третий день моего приезда.

Я сразу поспешил в прокуратуру, где подробности происшедшего открылись полностью. Что говорить, они ужаснули.

Глава семьи Олег Чухонцев сразу после преступления позвонил в милицию, а затем попытался покончить с собой. Но гнилая веревка не выдержала: прибывшие оперативники нашли его в сарае без чувств. Едва он пришел в себя, как первым делом спросил о семье – не случилось ли с ними чего, раз милиция приехала. Обо всем происшедшем он ничего не помнил. Память оставила его на длительное время, возвратившись ближе к началу судебного процесса.

Логично было бы уцепиться за серьезные неполадки в семейной жизни, и следователи принялись искать мотивы зверского убийства. Однако, ничего подобного найти не удалось. Семья Чухонцевых жила на редкость дружно, соседи не слышали от них худого слова в адрес друг друга. Сам Олег работал токарем в местной артели, стоял на хорошем счету у начальства. Его жена, Васса, учительствовала в школе неподалеку, преподавала английский, в той же школе училась и их дочь Ольга. Ничего из ряда вон выходящего о них ни ученики, ни педагоги сказать не могли: помимо уроков Васса вела внешкольные занятия и не раз отправлялась с классом, чьей руководительницей являлась, в экскурсии по области. Что, конечно, не могло не нравиться ученикам. С Ольгой дружили многие девочки класса, да и мальчики тоже, учительской дочкой ее никто не считал. Более того, в том памятном доме порой собирались компания одноклассниц на девичник, безо всякого: Васса всегда радушно принимала гостей дочери, никогда, впрочем, не заигрывая с учениками. Да и иных гостей из числа соседей в том доме в любой час принимали без возражений, какая бы причина их не привела.

По настоянию следствия провели судебно‑психиатрическую экспертизу главы семьи. Но ничего необычного она не выявила: никаких патологий или отклонений, человек как человек. Встретившись с ним, невозможно поверить в то, что подобное злодейство он мог совершить. Олег и сам не мог поверить в случившееся, жил, словно в тумане – пока не вспомнил. Тогда он снова попытался покончить с собой – и снова его спасли. В лазарете, едва очнувшись, Олег сказал: «Видно, господь, не хочет меня», – и оставил попытки. Я видел его через несколько дней в СИЗО – не человек уже, а только слабая тень. Живет потому, что должен дотянуть до определенного срока, знает его и потому терпеливо, упорно ждет. Он сам говорил об этом не раз следователю, сказал и мне. Все, что вне его – уже мертво, как мертвы его жена и дочь, и потому всякая связь с внешним миром Чухонцеву никчемна. Лишь тягостный срок, тающий с каждым часом, еще волнует, а прочее… да я говорил об этом.

Соседи его жалели. Вроде бы странно, первый раз услышав от старика из дома напротив слова о «бедном Олеге, как ему не повезло» я ушам своим не поверил. Стал переспрашивать. Да, Чухонцева не винили в случившемся, и тому имелось довольно странное объяснение. За пятнадцать лет до описываемых мною событий в этом же доме случился тот же ужас, происшествие с семьей Чухонцевых явилось точным повторением давнего, почти позабытого ныне за тяжестью лет, кошмара. Тогда, пятнадцать лет назад, отец семейства топором зарубил жену и двоих детей; и следствие, как и сейчас не смогло найти объяснения безумному поступку. То дело закрыли быстро: убийца наложил на себя руки сразу после содеянного.

Мне любезно дозволили взглянуть в архивы. Обычная семья, ничем не примечательная, соседи отзывались о них неплохо. Показания, записанные на пожелтевшей от времени бумаге, порою, в точности походили на записанные во время последнего следствия.

После того загадочного, чудовищного по бессмысленности своей убийства, мотивы коего так и не удалось выявить, дом долго пустовал, пока его не купила, польстившись на смехотворную сумму, семья Чухонцевых. Кто‑то отговаривал их от покупки, вспоминая давнюю трагедию, да не отговорил – тогда Чухонцевы просто не могли позволить себе другой вариант. Иные же или запамятовали об ушедшей беде, или считали, что снаряд в одну воронку два раза не падает. Словом, Чухонцевы купили старый дом, и пять лет жили в нем тихо и спокойно. Постепенно забылись тени далекого прошлого и у тех, кто поначалу отговаривал Олега и Вассу от покупки. Да и дом Олег перестроил, вскоре, как стал токарем в артели, и теперь жилище ничем не напоминало прежнее строение, не цепляло память старикам о минувшей трагедии.

И вот кошмар вернулся. Пользуясь случаем, я встретился с адвокатом, назначенным Олегу. Слово за слово, – мне удалось расположить его к себе, вывести на откровенный разговор о предстоящем деле. Он не стал скрываться. Оказалось, стряпчий родился и вырос в Кубырях, и, конечно, наслышан о давешней трагедии. Евгений Лукич, так звали адвоката, пообещал, что непременно докопается до сути дела, и, видя блеск в моих глазах, предложил поучаствовать в этих поисках. На что я с охотою дал согласие.

Адвокат отправил меня по архивам в поисках любых, сохранившихся сведений об Олеге Чухонцеве и его родных, напутствуя при этом искать все: самая малозначительная деталь может пролить свет истины и просто помочь в деле. Как он и ожидал, я рьяно принялся за дело, стремясь показать себя с лучшей стороны перед лицом более опытного коллеги, а потому допоздна проводил среди стеллажей, перелопачивая горы бумаг, выискивая малейшие зацепки и скрупулезно записывая отчеты о проделанной работе в блокнот. За три недели, оставшиеся до суда, я заполнил их два – бисерным почерком, все, зерна и плевелы вместе. Тогда я не научился еще интуитивно, в процессе самих раскопок, отделять первое от последнего.

Сам же Евгений Лукич занялся более полезным для избранной им тактики защиты, делом. Он выяснил всю подноготную дома, в стенах которого произошли два чудовищных убийства, узнал, когда и кем тот был построен, переговорил с производителем работ и строителями о том, как велось строительство, в какие сроки, какие случаи происходили на площадке и прочее, и прочее. Поговорил с соседями Чухонцевых, в том числе и теми, кто переехал после первой трагедии подальше от злополучного дома, выясняя и у них все относящееся к строению и его обитателям. Выяснил, что находилось на месте дома до его постройки. Поднял архивы местной периодики.

И выкопал действительно интересное, – в отличие от меня, не нашедшего ничего, что могло бы помочь Чухонцеву или повредило бы ему при разбирательстве. Откровенно говоря, Евгений Лукич просто воспользовался моим охотничьим азартом, а убедившись, что я так ничего интересного не выяснил, не стал делиться своими открытиями: делал страшные глаза, едва речь заходила о его розысках, обещая рассказать обо всем перед судом.

Что же, о своих находках он действительно рассказал мне. Равно как и всем остальным, присутствовавшим в тот день в зале суда: надо сказать, что на то заседание народу набилось как сельдей в бочку, пришлось даже приносить стулья из коридоров.

Скажу сразу, как юрист, Евгений Лукич пользовался безоговорочным уважением, как у обывателей, так и у чинов судейских. При всем скептицизме относительно выбранной им тактики защиты, доверял ему и я. Видимо, судья, тоже, поскольку он не мешал выступлению адвоката, и лишь раз, все же, не выдержал и поинтересовался его самочувствием.

Евгений Лукич умел убеждать. Он предсчтавлялся отменным оратором, даже сейчас, по прошествии многих лет вспоминая те выступления, я чувствую свою беспомощность перед его мастерством. Что говорить, тогда, во время выступления, он меня просто заворожил. Как заворожил и всю аудиторию, в полном молчании внимавшую ему.