Тринадцать секунд

Тот заметно оживился, стал рассказывать. Как вытащил супругу, как предоставил ей свою студию для рисования, потом, для копирования. Можно сказать, на своем примере научил всему. То, что она рисовала прежде – это ученическая мазня. Но ученица вот так отблагодарила учителя, решив подмять все под себя.

– У нее есть договор, согласно которому…

– Липа! – рявкнул, побагровев, Цареградский. – Сама написала, а потом поставила мою подпись. Ксенька уже шантажировала меня этой бумажкой, не выйдет. У меня знакомства, у меня директора, мэры, губернаторы, у меня все. А у нее что?

– Как я понимаю, талант копииста.

– Вот именно! Копииста, не больше! Что‑то создать самой ей в голову не придет. На свою голову научил. Ладно, хоть только копировала, но я‑то с натуры творил.

– И это могут подтвердить? – он фыркнул.

– Жена мэра. Я рисовал ее обнаженной, правда…. Нет, она не станет выносить, я ж не говорил, что нарисовал обнаженной, а сторонний взгляд не уразумеет. Есть пара‑тройка знакомых, которые подтвердят, что я рисовал их. И было это еще невесть когда. Так что, пускай Ксенька ультрамодерн оставит мне. А себе только то, что скопировала.

– Она много копировала?

– Мэра, жену, губернатора нашего, тульского, рязанского, бывшего министра обороны. Я потом нарисовал групповой портрет баскетбольной команды «Трактор», странно, что они его не забрали.

Я понял, что именитые люди нам сильно помогут в споре, странно, что противная сторона ничего о них не говорила. Но и к лучшему, мы ударили по рукам и принялись разрабатывать стратегию защиты.

На суде же началось твориться непредсказуемое. Понятно, что зал набился битком, многим из тех, кто фигурировал на полотнах Цареградского нашлось местечко. Пресса, понятно, неиствовствовала. И недаром: с ходу выяснилось, что Ксения не только писала, что ей скажут, но еще и вела бухгалтерию – как и прежде, в галерее. Отдавала работы клиентам, общалась с ними, особенно, коли творец был не в духе. Словом, вела все дела, несмотря на диагноз. На некоторое время Аспергер уступил место Мамоне.

А сам портретист, если и общался, то только в ресторанах, и изредка соглашаясь, встречал очередного важного клиента в студии. И… получал для работы фотографии. Цареградский, усмехнувшись, даже не стал этого отрицать, чем ввел меня в ступор.

– А что вы хотите, – хмыкнул он. – Сюда сам министр приедет, что ли? Ну, мэр приезжал, факт, а с другими я по телефону договаривался. Да и какая разница, моя живопись…

– Ваша живопись через пару таких заседаний может стать жениной. Что еще вы от меня скрывали?

– Я не скрывал, я просто не придавал этому значения. Ведь она только копировала.

Так я узнал суть слова «копирование». Переделка фотографии на ультрамодерновый лад. Этим мог заниматься, даже по словам самого портретиста, кто угодно, и он, и его жена. Дел‑то, на пятак. Хорошо, в суде он этого не говорил. Хотя и этим доводил до холодного пота.

Еще через заседание выяснилось, что лишь один из многих приятелей творца сможет прибыть в суд и дать показания, остальные, едва услышав, что произошло с Цареградским, вешали трубку, не отвечали на звонки и письма, и всячески открещивались от сделанных портретов. Осталась только одна женщина, решившаяся сесть на кресло свидетеля. Однако…

– Вы не отрицаете, что в то время у вас была любовная связь с ответчиком? – спросил Юшин, мило мне улыбнувшись. Та кивнула. – И как долго она продолжалась?

– Примерно года два. Потом он написал мой портрет, назвал его, кажется, «Обнаженная в мехах», но я его не сохранила. Гадость какая‑то, изобразил меня толстой и непонятной. Даже не показать никому. Раньше он лучше рисовал, не понимаю, почему такой интерес к этой мазне.

Судья настучал в ее сторону молотком, призывая не отклоняться от сути. В зале прыснули.

– Но вы присутствовали при создании вашего портрета в стиле ультрамодерн?

– Я не знаю, как это называется, но да. Федор сперва рисовал, потом я замерзла, он достал меха, снова рисовал, потом мы занимались любовью, потом пошли в ресторан, а на следующий день я пришла, и мы занимались….

– Вы подходили к его мольберту, когда он рисовал?

– Да вы что! Он всегда так орал, когда ему мешали.

– Черт, да сто раз подходила! – тотчас заорал Цареградский, выйдя из себя. – И все спрашивала, сколько это будет стоить.

Любовница обиделась, а потому немного изменила показания, сообщив, что на другой день творец просто выдал ей портрет. И в тот же вечер – после очередных, утомивших обе стороны, подробностях о любовных утехах, – женщина сожгла изображение. И больше никогда не вспоминала о былом, вплоть до того момента, пока Федор не позвонил ей и не умолял свидетельствовать в его защиту.

Зал загудел, Ксения заулыбалась, судья снова заработал молотком – будто мясо отбивал. Я обернулся к Цареградскому, тот был чернее тучи.

– Как была стервой, так и осталась. Чего мне в ней нравилось, сам не пойму, – едва придя в себя, пробурчал он. – Все соки из меня выпила.

– Вы хоть понимаете, что сейчас сделали? – он только рукой махнул. И до конца заседания не проронил ни слова. Да и на следующий день старался помалкивать и. если хотел, что узнать, сперва благоразумно спрашивал меня.

Но и противной стороне оказалось крыть нечем. Эксперты разошлись во мнениях, кому именно принадлежат полотна, с нашей стороны говорили одно, с Ксениной, другое. В итоге спор превратился в поединок супругов – ее слово против его. Кажется, судья понял это тоже, а потому предложил защитникам подойти к нему.

– Аргументы вы исчерпали, что дальше? – спросил он нас. Юшин попросил перенести заседание, чтоб он мог уточнить у истицы, чего та хочет. Я согласился. Судья согласился и назначил новую дату.

На следующий день служитель закона снова призвал нас к себе – еще до начала слушаний. Спросил Юшина, что тот предпримет, он неожиданно настоял на проверке умений ультрамодернизма как истицы, так и ответчика. Раз все доводы парируются обеими сторонами, на что их честь не раз и указывал, следует сразиться в очном поединке. Судья воззрился на меня, я спешно поднял Цареградского.

– Бред, – буркнул он, – бред собачий. Пусть только попробует.

Но согласился.

– Сторонам даю час на работу. Рисовать будете меня, либо как есть, либо по фотографии, пристав сейчас выполнит снимок. Шедевров от вас не жду, но хотя бы покажите технику. Об остальном…

– Два часа, – тут же рубанул портретист.

– Мы здесь не на аукционе, – отрезал судья. Но согласился. Юшкин кликнул помощника, тот втащил мольберты, попросил меня помочь расставить их там, где ответчик пожелал бы. Спорили мы недолго, затем каждая из сторон получила по снимку. Портретист сперва хотел писать с живого, но потом передумал, и долго перебирал краски, уставившись на загрунтованный холст.