Тринадцать секунд

– Все они одним миром мазаны, только и норовят где‑то обдурить, что‑то урвать. Работают мало и через силу, а мне за клиентами бегай, – пришло подтверждение из уст самого работодателя. – Салон‑магазин на ладан дышит, прибыль от силы семь процентов, а эти прохиндеи языками чешут. И ладно бы с клиентами, нет. Бухгалтер хорош, придумал карты лояльности, будто мы супермаркет какой. Чуть было не внедрил, да я его штрафом успокоил. И ведь все через мою голову норовят устроить.

– Так у вас все должно быть под контролем?

Антон неохотно кивнул.

– Увы, в людях я разочаровался. В отличие от голубей, они старательно пытаются оттяпать лишний кусок из общего пирога и не думают о завтра ни секунды – ин своем, ни предприятия. Обидно, знаете ли. Да и поставщики хороши, сколько я с ними воевал за приличный материал, за пуговицы элементарные, а без толку. Норовят подешевле подсунуть, да задорого продать. Ну и клиенты тоже хороши. По наивности я думал, что на свете существует, если не нравственный кодекс, так элементарная порядочность, но увы. Вот и приходится у всех за спиной стоять. А я не железный.

– Вы кого‑то подозреваете в отравлении?

Он немного помялся.

– Даже не знаю. Наверное, подозревал бы Аглаю, но столько времени прошло. Хотя она человек злопамятный, и прежде меня этим изводила. Может, еще бухгалтера, он как раз от меня взбучку получил за пару дней, припарки потом прикладывал. А может…

Он начал перечислять, я его попытался остановить, однако, помогло мало. Сперва потерпевший выдохся.

– Но ведь кто‑то особенно мог желать вам зла.

– Может и так. Я думаю, дело тут не в мести, а в желании отправить меня на койку, чтоб самому на некоторое время расслабиться. Значит, речь о сотрудниках нашей фирмы. А если с далеко идущими последствиями? Нет, тут все возможно. Ведь, не будь рядом со мной в тот час гаражников, еще неизвестно, когда меня бы нашли и в каком состоянии. Боюсь, преступник хотел именно этого – чтоб нашли как можно позже. Счастье, что я вывалился из голубятни, – и кашлянув зло, продолжил: – А эти тоже хороши. Сперва наснимали меня, беспомощно валявшегося, а только потом вызвали «скорую». Нормальные люди, хоту вас спросить, нормальные?

Я молча покачал головой.

– Вот‑вот. Каждый норовит подгадить. Хотя я всего раз попросил, чтоб не газовали возле голубятни, да кто бы послушал… Кстати, а вы по какому делу ко мне?

Я не стал скрывать, зачем пришел, но видно, зря, ибо Евдохин на следующий же день настрочил заявление в полицию. Те, видя, что работать особо не придется, врагов у обвинителя масса, можно сказать, все знакомые и не очень, только проверяй версии, тут же пошли ва‑банк: отправились по всем известным им адресам. Видимо, переписали себе содержимое записной книжки потерпевшего.

И ведь буквально каждый, с кем хоть сколько‑то общался хозяин фирмы, оказывался потенциальным вредителем. Да и, где находится голубятня, найти очень просто – она одна на задворках дома осталась, за гаражами. А войти туда мог каждый, запиралась та на задвижку и только. Евдохину в голову не могло придти, что кто‑то захочет наведаться к голубям, вот и не предпринимал мер безопасности. Антон искренне считал эту территорию не просто своей вотчиной, но местом, где его точно никто не побеспокоит. Как оказалось, совершенно напрасно.

Полиция, видимо, посчитала ровно так же, проверила место происшествия, но не найдя следов посторонних, – видимо, работали в перчатках или сам Евдохин все случайно затер, – решила переговорить со всеми.

Начала, понятно, с супруги, которая немедля вызвала меня. Разговор получился тягомотный, следователь толком не знал, с чего начать, посему ограничивался общими вопросами, на которые Аглая отвечала, как‑то не особо задумываясь о последствиях, мне приходилось постоянно на нее шикать, так что под конец беседы возмущались оба – и она, и следователь. Доказать свою невиновность в попытке нанесения тяжкого вреда здоровью она пыталась, рассказывая всю правду об их отношениях, видимо, чтоб сотрудник проникся ее непростым положением. Но, по сути, отчаянно себе вредила. После беседы я попросил ее больше рта не раскрывать, а общаться с полицией и прокуратурой через меня. После чего меня вызвал уже бухгалтер, к которому заявился другой следователь, но по тому же вопросу.

Следующие два дня я бегал от одного полицейского к другому, договариваясь и упрашивая, а потом, измаявшись, сообщил, что беседовать с подзащитными следователи будут только у меня. Что сразу отбило желание со мной видеться. Аглаю они телефонными звонками еще доставали, но и только.

За эти три дня я так и не смог как следует пообщаться со своими клиентами, чтоб разобраться, кто из них что‑то скрывает, а кто говорит правду. Многие хотели бы видеть Евдохина именно в больнице и как можно дольше, о чем признавались мне вполне искренне. Да и возможность подкинуть булку с кунжутом у каждого имелась. Ни камер, ни людей – заходи когда хочешь, подкидывай в лотки, что вздумается. Пустой задворок. Я еще подумал, лучше всего подобное провернуть днем, но вот незадача: все сотрудники фирмы оказались заняты срочно свалившимся заказом, то есть, проверить алиби каждого, если в фирме не случился всеобщий заговор против начальника, не представлялось возможным. А такого, при общей нелюбви к Евдохину отнюдь не исключалось. Да и у Звонаревой алиби оказывалось весьма сомнительным.

Третий день общения с полицией выдался весьма странным. Евдохин неожиданно забрал заявление. Не знаю, как ему удалось остановить разошедшуюся машину правосудия, но от моих клиентов разом отстали.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента