Тринадцать секунд

Спорить я не стал, допив кофе, откинулся на спинку пластмассового сиденья и осмотрелся. Мы сидели в маленьком кафешантане, специализирующемся на итальянской кухне; обеденное время уже прошло, и посетителей почти не осталось. Кроме нас только молодая пара за пиццей и нотариус в летах, налегший на равиоли. А может причиной безлюдья стал зарядивший с утра дождик, прекратившийся только теперь – мостовые еще не просохли, и сновавшие взад‑вперед машины скользили мимо нас в белесой дымке поднятых брызг. Все еще редкие пешеходы держали зонтики наготове, не веря в проглянувшее солнце, некоторые же и вовсе не думали складывать их, по‑прежнему держа над головой: в основном это были дамы в возрасте, кто, как никто другой знаком с легкомысленным коварством весенней погоды – ведь не зря же ее сравнивают с ветреной девушкой.

Любовался пейзажем я один, Феликс по‑прежнему занимался запоздавшим обедом: он только что покинул затянувшийся процесс и отправился перекусить в кафе напротив здания суда. Мой друг не любил, когда его знакомые, из числа лиц, не занятых судейскими делами, присутствовали на выступлениях, потому я поджидал его появления здесь. А встретившись, уже ждал, когда Феликс утолит голод: после трапезы он становился благодушен, разговорчив и с охотой пересказывал недавние и давнопрошедшие дела. К слову сказать, об этой особенности знал не только я один, но и многие его знакомые противоположного пола возрастом около двадцати, которые так и вьются, так и вьются после заседаний возле стряпчего. Тем более удивительно, что он до сих пор холостяк. Бросив на Феликса мимолетный взгляд, я в который раз пожалел, что у него все еще не появилась любящая и внимательная супруга. Вот этот с иголочки костюм, сшитый на заказ, уже испачкан пятном от соуса, угодившим на лацкан в сантиметре от спасительной салфетки.

Пока я размышлял о гипотетической возможности увидеть Феликса женатым, мой друг закончил разбираться с пастой. Откинувшись на спинку шаткого кресла, расстегнул пиджак, обнажив светло‑желтую атласную жилетку, и заказал эспрессо.

– А ты все равно чем‑то недоволен, – произнес Феликс, разглядывая меня сквозь дымок, поднимающийся от кофе. – Не мной, так другими.

Я пожал плечами, к чему говорить, раз все написано на лице.

– С женой не поладил?

– Не сошлись в цене подарка на ее день рождения, – ответил я, смотря искоса на молодую пару. Юноша оставил свою спутницу по надобности, она сказала ему вдогонку: «я буду ждать тебя».

– Всегда так бывает, – вздохнув, изрек Феликс, проследив за направлением моего взгляда. – Начинается вот этими самыми словами, а заканчивается… в лучшем случае, твоими. В качестве примера я могу рассказать поучительную историю из жизни.

– Твоей жизни?

– Моей подзащитной. Моралите из моей жизни уж как‑нибудь буду извлекать я сам.

 

Два года как окончилась эта история. А началась она почти семь лет назад. Был я тогда куда менее заметным, а потому старался и за себя и за коллегию, куда совсем недавно устроился. Молодым адвокатам и полагается много двигаться, как чертик в табакерке, чуть что – и на ногах. Видишь ли, друг мой, только ценой собственных ошибок можно понять в полной мере и хорошенько запомнить все то, что в твоем положении делать следует, а от чего лучше держаться подальше. Советы старших коллег бессильны, ведь молодецкий задор еще бьет ключом….

Тогда, семь лет назад, мне случилось защищать одного человека, скромного бухгалтера Павла Когана. Являлся он моим ровесником, и это обстоятельство я трактовал в свою пользу – ведь людям одного возраста легче понять найти общий язык.

Однако, мой подзащитный придерживался противоположной точки зрения, и мотив подобного поведения мне оставался непонятен. Ведь случай его казался вполне заурядным, если подобные дела вообще можно называть подобным словом. Хотя мой подзащитный вполне резонно не считал его столь ординарным, как прокуратура. Понятно: для него мир перевернулся, как в такой ситуации можно говорить о закономерностях, о статистике и прочем. Но, увы, приходилось. Вот как обрисовывало происшествие следствие.

Павел отправился в командировку в соседний город на три дня по делам фирмы, подобные отлучки его были часты, и воспринимались и им самим и его супругой Мирославой как нечто обыденное. Вечером следующего, после отъезда Павла, дня, к супруге зашел их общий приятель Семен Подходцев. В своих показаниях Мирослава уточняла, что приятель с первых слов дал понять, что ожидал застать чету дома с тем, чтобы сообщить им приятную новость; для этой цели он прихватил с собой бутылку коньяка. Сам же Семен по приходе оказался немного подшофе, видно уже начал праздновать. Поскольку муж отсутствовал, он предложил присоединиться к его веселию и супругу приятеля школьной поры. Та не отказалась.

Дальнейшее предсказуемо. Когда бутылка опустела, Семен начал приставать к Мирославе, та сопротивлялась тем сильнее, чем наглее оказывались приставания. В конце концов, он озверел, с маху ударил женщину кулаком в лоб, отчего Мирослава потеряла сознание. И воспользовался ситуацией. Удовлетворив же похоть, заснул как убитый.

Когда Мирослава в достаточной мере пришла в себя, чтобы оценить происшедшее, она хотела поспешить к соседям, чтоб от них вызвать милицию. Мирослава справедливо боялась звонком разбудить насильника. В этот самый момент, как в скверном анекдоте, в дверях встретился вернувшийся из командировки Павел.

Он взял двустволку, зарядил ее картечью, и из обоих стволов выпалил по бывшему приятелю. Смерть Подходцева наступила мгновенно. Затем Павел сам позвонил в милицию, кстати, в ближайшее отделение, а не по «ноль‑два», и стал дожидаться приезда бригады.

Я говорил, что все эти действия были реконструированы следственной бригадой, и вот почему. Со мной Павел упорно отказывался говорить, и вообще, хоть как‑то прокомментировать событие, особенно на первых свиданиях. Меня наняла Мирослава, обо всем договорившись без согласия мужа; видно, это его еще задело. Кажется, он предпочел бы государственного защитника, а то и вовсе обошелся бы безо всех. Словно себе в наказание.

Кое‑что мне все же удалось выяснить, не так много, как хотелось бы. О приключившемся с ним Павел рассказывал неохотно, мало, и как‑то невразумительно. Неувязки в его показаниях заметило еще следствие, на встрече со мной обвинитель откровенно признался, что считает за Павлом грех посерьезнее убийства в состоянии аффекта – а именно такую позицию на суде намеревался я защищать.

В чем‑то он был прав: Павел явно не договаривал, а тем, что говорил, лишь вносил бо́льшую путаницу в дело. Поначалу я заподозрил, что у Коганов был сговор по отношению к Подходцеву, но уж больно нелепым он казался. Да и против экспертизы, установивший неопровержимо факт изнасилования трудно возражать: скажи на милость, с чего это Мирославе, никогда прежде не имевших отношений с Подходцевым, надо изображать постельную сцену? Или же предполагалось нечто иное, но домогательства возбудившегося алкоголем гостя спутали карты?

Во время одного из свиданий я все это выложил Павлу в лицо. Не знаю, что на меня нашло, но его бесконечное молчание и нелепые отговорки окончательно вывели меня из равновесия. Он произнес глухо что‑то вроде «у вас доказательств нет» и при этом так побелел, что я поспешил откланяться. Теперь стало понятно, что Павел действительно скрывает нечто, но что именно – еще только предстояло выяснить.