Твоя жестокая любовь
Черт, мне неприятно, страшно даже, и страх этот иного рода, чем перед Владом. Сейчас страх животный, мешающий думать, не позволяющий закричать во все горло. Я могу лишь пищать, упираясь ладонями в плечи Кира, вцепляясь пальцами и ногтями в ткань его футболки…
– Пусти! Слышишь, кто‑то пришел? – обманула я Кирилла, и он отпустил меня.
Но звонок в дверь и правда раздался к моему облегчению – я согласна даже на продавцов пылесосов по три тысячи долларов, которые шастают, и обманывают наивных пенсионеров. На миссионеров, на наглых бомжей, что просят иногда мелочь, на кого угодно, лишь бы не оставаться с Киром наедине.
– Влад? – пригляделась к приглушенному свету за дверью, и застыла растерянно.
– Пустишь?
– В‑входи, – одернула топ, и раскрыла перед ним дверь.
А у самой горько‑ироничная мысль в голове крутится заезженной пластинкой: не дом, а проходной двор какой‑то. То никому не нужна была, то всем вдруг понадобилась, и все в гости напрашиваются.
Я почти популярна, впору гордиться, и записываться на конкурс красоты. Буду потом те самые пылесосы рекламировать в торговых центрах.
– А это еще что? Мальчик, пошел на хрен отсюда, – услышала Влада, и поспешила обратно на кухню – Боже, хоть бы не сцепились, и не перебили мамину посуду.
– Вера, кто это?
– Тебе повторить: свали нахер!
– Кирилл, – торопливо вклиниваюсь между ними, – это Влад. А тебе лучше уйти, прости.
– Ааа, брат, тогда понятно. До завтра, – Кир потянулся ко мне, поцеловал в щеку, которая загорелась, как от пощечины – таким взглядом ожег меня Влад.
И через несколько мгновений мы остались наедине.
– Зачем ты пришел?
– А ты неплохо проводишь время, да, Вера? Веселишься по полной… сестренка?
И зачем я спросила, какого черта он приперся – итак ясно, что изводить.
По‑другому Влад не умеет.
***
ВЛАД
Дрянной, ненавистный город с бельмами‑фонарями, который через один разбиты, с бесконечными вывесками пивных, зазывно привлекающими местных и тех, кому не посчастливилось здесь оказаться.
От работы мозг кипит, и чтобы отвлечься, чтобы расслабиться, и заснуть обычный трах не поможет – нужно нечто иное. Не алкоголь, не перепихон, а драка. Бой, чтобы в кровь, в мясо, до рассекаемой кожи, до самих костей. Своя боль, и чужая, бальзамом проливающаяся на мою, и успокаивающая.
Боль‑успокоение.
Охренеть, да я философ!
– Парень, есть закурить?
– Нет.
– А если найду? – услышал привычный вопрос как из анекдота, как из бородатой шутки из девяностых.
Слабо замахнулся, и также слабо ударил торчка – тупо чтобы угомонился. Пусть приляжет, и отдохнет. Не он мне нужен. Где‑то здесь был теневой клуб – единственная отдушина для таких, как я. Где можно отдаться бою, выбить из других, и из себя скопившуюся черную ярость.
Но ноги несут меня не к бойцовскому клубу, а к дому, в котором вырос – к пятиэтажке за сетчатым забором, у которого местные старушки выращивают цветы в клумбах‑покрышках. Как в бреду поднимаюсь выше, и выше, пока не останавливаюсь у знакомой квартиры, и сам не понимаю, как нажимаю на дребезжащий звонок, а из квартиры слышится не просто звон, а мелодия.
К Элизе, кажется.
Не секу в классике, но вроде, она.
Вера открыла. Не удивилась, даже… обрадовалась мне? Да, обрадовалась. Глаза вспыхнули мимолетной искрой счастья, что именно Я пришел, что…
Что за черт?
– А ты неплохо проводишь время, да, Вера? Веселишься по полной… сестренка?
Мелкий обсос, взбесивший меня самим фактом своего существования ушел, а Вера стоит, и смотрит на меня. Просто смотрит, и мне снова мерещится в ее глазах та радость, с которой она открыла дверь.
На него она тоже так смотрела? Тоже радовалась, привечала? Позволяла себя целовать, и целовала в ответ, раздевалась перед ним – другим, и на члене скакала, наполняя комнату стонами… хватит, что за хрень?!
Мне какое дело?
– Не понимаю, почему бы мне стоило перед тобой отчитываться. Ты в полиции нравов работаешь? И вообще, Влад, я тебя не звала.
– Это мой дом…
– Это не ТВОЙ дом, а МОЙ, ясно? – прошипела Вера, обняв себя руками за хрупкие плечи – спряталась от меня, от всего мира спряталась. – Я прекрасно знаю, что тебя выписали из квартиры, так что не смей! Не смей считать мое своим!
Жадная.
И говорит быстро, глотает согласные, задыхается почти – так сильно ненавидит меня. А мне нравится чувствовать этот искренний вкус на кончике своего языка, и я как пьяница тянусь к ней, но замираю, не в силах коснуться пальцами ее кожи.
Замер, как дурак, ладонь в миллиметре от ее щеки, и божественно‑прекрасно, дьявольски‑ужасно ощущать ее жар, ее дрожь сомнений, испуга, и непонимания, непринятия, что прежней жизни не будет.
А вот я понял.
Что все, что я проклят.
И за это ненавижу Веру еще сильнее. За гребаный удар молнии прямо в сердце.
– Уйди, Влад, я устала. Завтра мне на работу, уже спать пора собираться. Визит окончен, всем спасибо, все свободны.
И нужно бы убраться, я и сам не понимаю, зачем пришел сюда. Никакой ностальгии, никаких теплых воспоминаний, которые бы согревали меня вдали от дома, да и не мой это дом. Здесь Вера права: мать отказалась от всех прав на меня, отец выписал меня, и выписался сам, и дом мой в другом месте.
А вот в каком – не знаю.
– Налей мне выпить, – сказал, садясь на неудобный стул у окна.
– Я сказала, чтобы ты ушел!
– А я сказал: налей мне выпить.
