Твоя жестокая любовь

Обернулась, и увидела его – Влада. Стоит, в темных джинсах и черной майке, сам он – черное пятно среди прекрасного июля и посреди всей моей жизни. Лишь волосы и глаза светлые. Буравит своим жутким взглядом – красивым и страшным. Я с детства их боялась – глаз его, но думала, что справилась со своим страхом, а сейчас вот снова бежать хочется. Скрыться, как можно скорее, чтобы он не смотрел так, чтобы ушел, уехал из нашего города.

И чтобы все стало так, как раньше было: я и мама. Никто нам не нужен больше!

– Привет.

– Привет.

– Ты же сказал, что не придешь.

– Я передумал, – сказал, приближаясь ко мне – медленно, как хищник. Да он и есть хищник, понимаю я вдруг, и еле сдерживаюсь, чтобы не прикрыть горло руками, чтобы не вцепился.

– С чего вдруг?

– Я не имею право навестить мать?

Нет, не имеешь. Ты ее предал! Я ее дочь, а ты – никто.

Но, разумеется, я не решаюсь сказать все это, и лишь киваю.

– Вот и замечательно. Идем, я не завтракал, – Влад подошел совсем близко ко мне, загораживая солнце своей темной фигурой. И его проклятущие глаза убийственно близко, я даже могу рассмотреть темную проволоку, идущую кругом по радужке.

– Я к маме.

– Сначала в ресторан. Сказал же, что не завтракал, – в его голосе слышится раздражение. Не привык, что спорят, а я лишь маму привыкла слушать, а не кого попало. – Идем, Вера.

Протянул руку к моему плечу, и замер. На лице непередаваемое выражение злости и нерешительности – он словно брезгует ко мне прикоснуться. Сердце пускается в дикий пляс, почти тарантеллу танцует от этого унижения – да что Влад себе позволяет?

Приперся, командует, будь он проклят?! И я бы вслух прокляла, если бы не его деньги, которые правят этим чертовым миром. Были бы они у меня – послала бы к дьяволу, да еще и в лицо плюнула.

– В больнице есть кафе.

– Я не собираюсь давиться кашей, и пить кисель. В ресторан поедем, есть разговор.

Прикоснуться ко мне Влад больше не пытался, пошел вперед, рассекая широкими шагами, за которыми я не поспеваю, расстояние до парковки. И назад не оглядывается, словно уверен, что я бегу за ним.

А я бегу.

И хочу сесть на заднее сидение, но Влад не позволяет.

– Что за разговор? Будешь издеваться, как раньше?

– А ты так и будешь продолжать болтать о своем несчастливом детстве? Брось, Вера, не таким я был чудовищем.

Легкие наполнил аромат его резкого парфюма: полынь, цитрус и что‑то алкогольное. Хочется вдыхать этот запах вечно, но еще больше хочется выпрыгнуть из машины на ходу, и броситься домой, чтобы поскорее оказаться в душе.

И смыть с себя все это.

Странно, что Влад так действует на меня – полярно прекрасно, и дико ужасно. Проклятущая детская влюбленность во мне говорит, или… что?

– Каким ты был, таким и остался.

– Спасибо.

– Это не комплимент, – нахмурилась из‑за его усмешки – да Влад же снова играет со мной!

– Ты ужасная грубиянка, Вера. Мамочка не учила тебя вежливости? Особенно с теми, от кого зависишь?

С языка чуть было не сорвались ругательства, о которых я пожалею. Лишь чудом удалось сдержаться, но Боже мой, с каким наслаждением бы я отхлестала его по щекам.

Сидит, издевается. Это мне есть, из‑за чего обижаться! Не тебе, Влад! Я была маленьким, испуганным ребенком, оказавшимся в семье, и мне поддержка была нужна, которую лишь мама и дала мне. Ты только обижал, давил, словно я вредное насекомое.

Приблуда – так ты меня называл, а затем и вся школа с твоей легкой руки выискивала во мне недостатки. Ведь родная мать не может отказаться от ребенка, если он нормальный.

Да, это у меня есть причины ненавидеть, и я ненавижу.

И никогда не прощу тебя. Да ты никогда о прощении и не попросишь.

– Континентальный завтрак, – сделал Влад заказ, когда мы сели за столик. – Заказывай, Вера, не стесняйся. Я плачу.

– Спасибо, я не голодна.

– Не будь дикаркой, – рассмеялся. – Никогда в ресторане не была, да?

Да. Не была. И что такое «континентальный завтрак» я не знаю, и щи лаптем хлебаю. Деревня, что с меня взять?

– Овсяную кашу, и кофе, пожалуйста, – сказала официантке, которая кивнула, и оставила нас наедине. – Что за разговор? Мне скоро на работу, и я хотела повидать маму.

Влад поморщился при упоминании мамы, но тут же улыбнулся мне, сглаживая неприязнь обаянием полных, четко очерченных губ. А я невольно ловлю себя на мысли, что он красив – да, этот мужчина красив какой‑то звериной, острой красотой, на которую не хочется смотреть вблизи. Лучше издали любоваться, чтобы боли не причинил.

– Мы не с того начали, Вера, я хотел попросить прощения. Вчера я не ожидал тебя увидеть, ты застала меня врасплох, – взъерошил он свои светлые волосы.

– Хотел просить прощения, так проси.

– А ты наглая… хорошо, прости, Вера. Вчера я был неласков, надеюсь, совместный завтрак искупит мою вину.

Послать бы тебя к дьяволу вместе с этим завтраком, и с извинениями, которые запоздали больше, чем на десять лет. За вчерашнее я готова простить тебя, а вот за все остальное – нет. Но, как я и думала, ты не просишь за это прощения, ведь вину ты не чувствуешь.

Перед глазами, как наяву, картина. Восемь лет мне было, второй класс, а я до сих пор помню все:

– Не садись со мной, ты детдомовская. Вшивая подруга с помойки мне не нужна.

Аня резко дернула стул, и я соскочила с него, испугавшись. Задела локтем пенал, и цветные ручки с карандашами, на которые я наглядеться не могла, с громким стуком валятся на грязный линолеум.

– Меня учительница посадила за эту парту. Ань, перестань.

– Не стану с тобой сидеть, – визжала она. – Ты меня вшами заразишь!

– Так, девочки, что здесь происходит? Аня, не кричи, это неприлично. А ты, Ника, собери карандаши, вымой руки, и возвращайся в класс.

– Варвара Николаевна, пересадите от меня эту, – Аня заплакала, размазывая слезы и сопли по хорошенькому личику. – Она заразная, Влад всем рассказал откуда она…

– Чтобы я больше этого не слышала. Вероника будет сидеть с тобой за одной партой, и ты принесешь ей извинения, иначе пойдешь в угол!