Удаганка

Тимофей открыл глаза и увидел прямо перед собой оленью морду, которая намеревалась его лизнуть в очередной раз. Оглядевшись, увидел, что сидит на оленьих ногах прислонившись спиной к туловищу животного. Олень лежал в снежном сугробе, рядом стояли и лежали еще несколько оленей. Вьюга утихла, успев засыпать все вокруг снегом. Ближние сугробы стали шевелиться, и из них появились оленьи рога, а затем и головы.

– Вот, значит, чье биение сердца в своем мареве я чувствовал и чье тепло меня обнимало, – улыбнувшись, Тимофей погладил по морде оленя, который все еще намеревался его лизнуть.

– Что, дорогой, соли хочется? За то, что согревал меня и не дал погибнуть, угощайся.

Тимофей снял шапку и подставил голову животному. Олень стал облизывать волосы, шею, лицо. К голове потянулись рядом стоящие олени, пытаясь угоститься.

– Ну все, будет с вас! – шумнул Тимофей, взмахом руки отгоняя оленей. Вторую руку он совсем не чувствовал, будто ее и нет.

Где‑то совсем рядом послышался собачий лай, а там, где собака, там и человек. Олени на удивление спокойно отреагировали на собачий лай. «Неуж‑то они одомашненные?» – подумал Тимофей и попытался встать. С трудом, но все‑таки получилось устоять на ногах. В трехстах метрах он увидел двух якутов, и собачьи упряжки.

Укутанный в цельную оленью шкуру, Тимофей лежал на нартах[4] и наблюдал за переливами и бликами северного сияния. На белых заснеженных просторах оно выглядело как сияющий занавес, переливающийся синими и зелеными огнями с вкраплениями розового и красного.

– Тимофейка, ты долго не гляди на сияние, можешь разума лишиться, – вспомнил он бабушкины предостережения, когда, будучи ребенком, восхищенно смотрел в небо, любуясь северным сиянием.

У якутских старожилов, кочевых курыканов, пришедших на территорию Забайкалья из‑за Енисея, существовало множество мифов и поверий, связанных с северным сиянием. С давних времен люди, наблюдавшие это явление, приписывали ему божественные свойства. На русском Севере считалось, что появление северного сияния предвещает бедствия. Норвежцы полагали, что оно обещает ухудшение погоды. Их легенды утверждают, что северное сияние – не что иное, как мост, по которому боги спускаются на землю к людям. Старожилы Финляндии называют сияние рекой, которая соединяет царство живых и мертвых. Эскимосы Аляски во время северного сияния выходят на улицу только хорошо вооруженными, на всякий случай. Якуты же уверены что если долго смотреть на юкагир‑уот, как они называют это явление, можно лишиться рассудка.

Саха[5] оглянулся на своего пассажира и испуганно крикнул, будто был далеко, а не с ним в одних нартах.

– Убайдар[6], не смотри на юкагирский свет, совсем с ума сойдешь.

Тимофей послушно закрыл глаза а затем и вовсе нырнул с головой под оленью шкуру.

Счет времени был потерян. Сколько он находился под снегом в обнимку с оленем, сколько времени ехал на собачьей упряжке, Тимофей уже не понимал и не мог сориентироваться.

– Убайдар, просыпайся, приехали, – молодой якут тормошил оленью шкуру, под которой, согревшись, крепко спал Тимофей. – Просыпайся, убайдар, в поселок уже приехали, просыпайся.

Голова кружилась, перед глазами все плыло. Наконец Тимофей нашел в себе силы подняться с нарт, но тут же земля уплыла из‑под ног, он пошатнулся и завалился боком в снег. Якут поспешил поднять обессилевшего попутчика, закинув его руку себе на плечо, и поволок в ближайший барак.

Коридор длинного помещения с множеством дверей был безлюдным. Усадив Тимофея в угол у входной двери, якут направился по коридору и дергал за ручку каждую дверь, но все они были закрыты на ключ.

– Ты посиди здесь, я скоро за тобой вернусь, – сказал якут, наклонившись к самому лицу Тимофея, похлопал его по плечу и исчез за дверью.

За ним скрылось и сознание Тимофея, провалилось в безразличный, липкий, черный мрак. Спустя какое то время затуманенное сознание ощутило, что его тело, тело сознания, куда‑то плывет, покачиваясь в воздухе.

Что то теплое и ароматное пробудило сознание. Медленно, не торопясь, открылись глаза. Перед ним был бревенчатый потолок. Скосив в сторону глаза, увидел стены, увешанные сушеными травами в пучках. Повертел головой по сторонам, Тимофей увидел большую комнату. У окна – стол с лавками по бокам, у стены – большой сундук с коваными углами, лежак с ворохом подушек и всевозможных шкур, что‑то наподобие серванта с множеством баночек и колбочек. Еще были печь, в которой горели, потрескивая, поленья, и лежанка на которой, и находился Тимофей.

Телу было жарко, хотелось пить и есть, что сильнее – жажда или голод – определить затруднительно. Как он попал в это жилище и сколько времени здесь находится? Память информацию не выдавала, молчит зараза, ни единого намека!

Скрипнула входная дверь. Вместе с белым морозным облаком пара в комнате появилась женщина. Как в цирке факир появляется из дымового облака, точно так появилась эта пожилая, но очень красивая, по всему видно, сахаляра[7]. Поставила на стол большую плетеную корзину, она сказала не оборачиваясь:

– С возвращением. Есть хочешь? – И стала выкладывать из корзины какие‑то продукты.

В ответ – тишина. Развернувшись, уставилась на заросшее щетиной лицо с красивыми синими, как небо в ясную погоду, глазами.

– А вы кто? – ответил Тимофей вопросом на вопрос. – Шаманка?

– Нет, ну что ты! Какая из меня шаманка? – женщина звонко рассмеялась, как будто жемчуг по полу рассыпала, настолько необычным был её смех. – Местный фельдшер я, имя мое Алгыстаанай. Тебя как зовут, откуда ты и что делаешь в наших краях?

– Попить дадите? А если дадите чего поесть, тогда уж точно расскажу все как на исповеди.

Сидя за столом, сколоченным из хорошо обработанных досок, Тимофей уплетал за обе щеки вареную оленину, щедро намазывая ее хреном из ложечника.

Хозяйка, сидя напротив, терпеливо ожидала, пока парень насытится. Съел он совсем немного, по‑видимому, желудок ссохся, оттого что давно пищи не видел. Четвертый день пошел, как перенесли из барака в ее избу безжизненное тело молодого парня.

Толлуман, сын местного оленевода, нашедший Тимофея, тогда прибежал к ней в фельдшерский пункт.

– Алгыстаанай, там раненому парню помощь требуется, я его в бараке оставил.

– Почему ко мне сразу не привез? – недоуменно спросила фельдшер.

– Пока я в бараке пытался найти хоть одного человека, мои собаки домой убежали, – развел руками молоденький якут.

– Ох, Толлуман, парень ты, конечно, бесстрашный, спору нет, но бестолковый. Что ж упряжку‑то свою к столбу не привязал?

Толлуман молчал, виновато опустив голову.

Вдвоем они уложили парня в бессознательном состоянии на оленью шкуру и притащили в дом Алгыстаанай.

– Ну, так как тебя зовут? – спросила хозяйка, внимательно рассматривая гостя. Какой‑то до боли знакомой казалась ей внешность парня.

– Тимофеем меня зовут. Житель я маленькой деревушки Вилюйхи, что стоит на берегу реки Вилюй, оттого деревня и название имеет такое.