Усмешка тьмы
Сворачиваю за угол. Где‑то на ветру хлопает порвавшийся навес – звучит, будто чьи‑то шаги, большие такие, абсурдно длинные шаги, настигающие меня. Спасаюсь через Оксфорд‑стрит, вышагивая позади автобуса, полного детей с размалеванными лицами, прохожу украдкой сквозь парад ранних рождественских покупателей к Сохо‑сквер. В парке, под темными облаками, наливающимися вот‑вот готовым пролиться дождем, какой‑то мужчина в мешковатой одежде без единого звука разевает рот, словно разговаривает сам с собой.
Ресторанчик «Ограниченный выбор» – прямо через площадь от меня, рядом с офисами киноцензоров. От него три шага до бара, украшенного фотографиями деятелей кино, имевших проблемы с цензурой. Есть там и постер Кена Рассела с автографом, и плакат с жирной моськой Майкла Виннера. Стены обшиты панелями из темного дерева. Натали сидит за столиком в полукруглой беседке, и над ее головой горят буквы «ЖИЗНЬ – ЭТО ФИЛЬМ». Завидев меня, она вскакивает с обитой кожей скамейки.
– Саймон! Я никак не могла дозвониться до тебя.
Неудивительно: я забыл включить звук на телефоне, выйдя из библиотеки.
Два бокала, стоящие в сторонке на ее столике, кажется, объясняют смущенно‑виноватое выражение ее лица. Со стороны туалета с шутливой табличкой «ОСОБО НЕЦЕНЗУРНО!!!» нам навстречу уже идут ее родители.
– Признайся, Нат, ты выбрала это местечко? – недовольно тянет Биб. И в этот момент, выходя вперед, конечно же, замечает меня. – О, здравствуй, Саймон.
– Я выбрал это местечко, – признаю я. – А что с ним не так?
– Весь женский туалет обклеен похабщиной. Уоррен говорит, в мужском дела не лучше.
– Мы были в Уэст‑Энде, вот решили позвонить Натали, – поравнявшись со мной, отец Натали берет меня за локоть. – Мы можем уйти, если вы надумаете праздновать без нас.
– А допивать кто будет? – насмешливо указываю я подбородком на бокалы.
– Уж точно не ты, у тебя будет своя выпивка, – Уоррен осклабился. – Шучу! Бармен, белого вина нашему гостю!
– Буду через минутку, – мне по‑мальчишески любопытно узнать, что же так оскорбило мистера и миссис Аристократ в оформлении туалетов. Оказалось, на стенах, отделанных белым кафелем, висели в рамочках кадры из старых порнографических комедий, но тела актеров были столь тесно переплетены, что едва ли можно было угадать их формы. Ничего такого, что задержало бы меня на пути к ближайшему писсуару, – отвлекал лишь хлопающий звук где‑то за окном. Раненая птица, что ли? Вообще, звук такой, будто какой‑то чокнутый извращенец раздобыл парашютные сумки единственно для того, чтобы подсмотреть, как я справляю нужду, и сейчас как раз активно ими пользуется. Быстренько застегнув ширинку, я побежал к дверям, и тут за моей спиной кто‑то отрывисто кашлянул.
А, ну конечно. Сушилка для рук.
Родители Натали сидят рядом с ней на приплюснутой лавочке. Биб похлопала рядом с собой:
– Садись, тут и для тебя заказано.
– Мы здесь надолго не задержимся, – говорит Уоррен, – и Натали кое‑что сказала такое завлекательно‑привлекательное…
Что за ерунду он несет? Какая вообще связь между этими двумя его репликами? Я отстраненно набираю полный рот вина – или того, что здесь выдают за вино, – и тут Биб спрашивает:
– Как думаешь, этот твой журнал – он не помешает твоему издателю печатать тебя?
– Он мой старый преподаватель, – отвечаю скорее автоматически – после того, как шумно сглатываю.
– Значит, в университете он больше не работает, так?
– Нет, почему. Он выпускающий редактор университетских изданий. Им там недавно перепала куча денег от одного фанатика – как раз на публикацию книг о киноискусстве. Таких, чтоб все их читали и всем было интересно.
– Надеюсь, у них получится. За спонсора!
Бокалы стукаются стеклянными стенками: дзынь.
– Итак, ты планируешь серию книг? – интересуется Уоррен.
– Нет, пока у меня просто несколько хороших идей.
– А нам с Уорреном казалось, что тебя наняли писать всю серию. А о чем тогда твоя книга, Саймон? Расскажи нам, – тараторит Биб.
– О людях, чья слава угасла.
– О, это твоя тема, – она многозначительно подмигивает, и я почти раздражаюсь. – Тема твоей диссертации, верно?
Не знаю, действительно ли она имела в виду именно это – или просто заполировала необдуманные слова.
– Именно, – отвечаю я холодно. – Кирк хочет, чтоб я переработал ее для печати.
– Наверное, предстоит много работы. Все переделывать придется, да?
– Почему вы об этом так говорите? – вдруг встает на мою сторону Натали. – У Саймона была одна из лучших работ. Конфетка! Сам Питчек это признал!
– Твоя мать намекает, – разъясняет Уоррен, – что придется все переделать, для того чтобы не выглядело, будто университет раз за разом издает одну и ту же удачную конфетку в разных обертках.
– Такого не будет, – я подзываю официанта и прошу еще бокал. – Я планирую найти очень редкую информацию. Буду писать про актера, которого все забыли.
– Поиски – это всегда трата времени и денег, – качает головой Уоррен.
– Я знаю! Но они покроют все мои расходы.
– Пока грант не кончится, – не к месту встревает Биб.
– Это не грант, мама, – протестует Натали даже раньше меня.
– Грант, дотация, неважно. Я имею в виду те деньги, которыми университет будет держать его на плаву. У твоей книги есть название, Саймон?
– Да. «У них тоже были роли».
– А как называлась твоя диссертация? Не так же?
– «Забытые образцы кинематографического искусства». Куда более официально, правда? – допрос Биб начинает бесить меня не на шутку, и кто знает, что бы я еще ляпнул, если бы не появились официанты. Один нес мой бокал, другой – поднос с заказанным обедом.
«Ограниченный выбор» задумывался как тематический ресторанчик для кинокритиков, и, конечно же, в меню здесь тоже фигурировали малопонятные панибратски‑профессиональные приколы на тему зацензуренных фильмов – «внутренняя кухня» в прямейшем смысле слова. Поэтому Уоррену досталось мясное блюдо под названием «Последний дом слева»[1] (классика), мне – отбивная «Плюю на ваши могилы» (святая простота). Натали с удовольствием взялась за «Заводной апельсин», фаршированную утку (тут даже ребенок поймет), и лишь Биб кисло глядела на тарелку с запеканкой «Резня на Марди‑Гра».
– Пахнет вкусно, – пристает она к официанту, – но почему такое название?
[1] Этот фильм Уэса Крэйвена, снятый в 1972 году на скромный бюджет в $90 тыс., подвергался жесткой цензуре в разных странах за откровенные сцены насилия. В Великобритании картина была запрещена вплоть до 2002 года.
