Воры вне закона

– Я не хочу разлучаться с тобой, – начал враньё Валерий, используя все свои артистические способности. – Я уже столько наговорил о тебе маме, хотел познакомить вас… – продолжал врать мужчина. – Если ты откажешься от поездки, нам не надо будет разлучаться. Я… – Валерий сделал вид, что очень взволнован, что не находит слов, чтоб выразиться. Хотя тут он не лгал, ему действительно было трудно подобрать слова для новой лжи. Говорить девушке, что не мыслит жизни без неё, ему казалось уж совсем некрасивым, ведь скоро он надеется связать свою судьбу с другой, пожалуй, достаточно и намёков. Что такое намёки? Да так, – пустяк. Он же не обещает жениться на ней, ну, подумаешь, обещал познакомить с мамой… А говоря, что не хочет разлучаться, он говорил правду, понимая, что без поддержки, а точнее сказать, без руководства Елизаветы, в чём Валерий не желал признаться себе, ему будет трудно, да тем более в Германии. Но надо сделать так, как просил Максим Дмитриевич: надо, чтоб Елизавета отказалась от поездки сама, тогда освободится место для него.

 

***

Спектакль обоим, и Елизавете, и Валерию, казался скучным. Оба с нетерпением ждали его окончания. По сюжету один из героев спектакля всем угождал, постоянно изворачивался. «Вот и мне так придётся…», – с горечью думал Валерий о своём будущем. «Может, отказаться от всего? Сдались мне эти директорская квартира и директорское кресло, да и будут ли они когда моими? Но вот в Германию я съездил бы. И грант – это же престижно… Это мировой масштаб. Может, удастся даже зацепиться там… А на Марианнке мне можно и не жениться, хотя, поддержка её папаши не будет лишней. Да и жениться‑то уже пора, мать стала сетовать, что не дождётся, наверное, своих внуков. Марианнка – ни уродина, ни пьяница, ни дура набитая, хотя, тут как посмотреть, ну да ведь так даже лучше. Лизка всегда бы…» Эту мысль Валерий оборвал, он не хотел даже себе признаваться в том, что Елизавета всегда будет выше его в чём‑то.

Мысли Елизаветы тоже не были полностью прикованы к спектаклю. Из ума не выходило то, что Валерий расстроен возможным её отъездом. «Хотел познакомить с мамой… Значит, имеет серьёзные намерения. Думаю, моим родителям он тоже понравится». Потом мысли перенеслись в маленький городок, где жили её родные. Девушка представила своих родителей, брата Василия, подумала о том, что он, скоро освободившись от учёбы после окончания второго курса, хотел приехать навестить её. Хорошо бы встретиться с ним до отъезда, ведь ей, возможно, придётся уехать. Потом мысли перенеслись в институт: что‑то до сих пор никто из руководства не заговорил с ней, да, кажется, и ни с кем, о гранте, о поездке в Германию, хотя все в институте знали о том, что кто‑то от института поедет. Невзирая на то, что Елизавета думала и о своём, спектакль не прошёл мимо её, всё она узрела, ухватила, единственно, она почти не сопереживала героям, да там и сопереживать‑то было особо некому. А Валерий совершенно потерял нить сюжета постановки, это выяснилось сразу, как только девушка по дороге из театра заговорила о спектакле. Но Валерия это ничуть не смутило, он честно признался, что всё время был в своих мыслях, а вот на вопрос девушки, о чём же он думал, ответил ложью – «Думал о нас с тобой». И, ухватившись за эту удачно выскочившую ложь, попросил:

– Лиз, а может, ты не поедешь, а?

– Валер, да мне ещё никто ничего не предлагал.

– А если предложат? Лиза ответила молчанием.

– Откажись, пожалуйста.

– Валер, это же всего на два года…

– Нет, ты не понимаешь! – с нотками трагизма и отчаяния в голосе почти воскликнул Валерий. Причём, трагизм и отчаяние не были наигранными, бесперспективному учёному надо было для самоутверждения получить грант и выехать в эту «чёртову», как он её мысленно именовал, Германию. А, по словам директора, возможно это было только при условии, что от поездки откажется Елизавета.

 

***

Марианна, узнавшая, что Валерий ходил с Елизаветой в театр, встретила его упрёками:

– Что я узнаю от Валентины Николаевны! Оказывается, ты шастаешь по театрам со своей… Лизой.

– Ну, какая же она моя? Марианна, а ты что, ревнуешь? – натягивая в голос нотки весёлости, в действительности очень раздражаясь (не хватало ещё теперь и перед этой отчитываться), ответил вопросом Валерий.

– Конечно, ревную! Разве не со мной ты должен ходить в театры? «И этой я чего‑то должен», – злясь и на женщину, и на себя, подумал Валерий, а вслух с соответствующей гримасой красиво соврал:

– С тобой я лучше бы занялся чем‑нибудь более интересным. А в театр я ходил с Чижовой в наших с тобой интересах.

– Ну‑ка, ну‑ка!

– Мне важно сейчас уговорить её отказаться от поездки в Германию.

– И что? Уговорил? – с нотками ехидства в голосе спросила Марианна.

– Ты зря так, дорогая. Я действую по поручению Максима Дмитриевича.

– Аааа, так бы и сказал! А то я, как дура, ревную тут.

– Ревнуешь? – опять с наигранной весёлостью переспросил Валерий. – Значит, любишь!

– А ты сомневался?

– Ну, как тебе сказать… Сегодня у тебя будет шанс доказать мне это…

 

***

По настоятельному предложению Максима Дмитриевича сразу же после подачи заявления в ЗАГС Валерий с Марианной стали жить вместе в загородном доме Юценко. Собственно, и подача заявления в ЗАГС была инициирована Максимом Дмитриевичем. Сам Валерий, возможно, ещё подумал бы, что‑то его смущало, внутренний голос немного роптал, но, убеждённый директором в том, что женатому на Марианне ему легче будет выехать с ней в Германию, он сделал дочери директора предложение выйти за него замуж, на которое та тут же согласилась. Всё это – и женитьба, и совместная жизнь молодых были этапами плана Максима Дмитриевича. Совместные фотографии Марианны и Валерия, незаметно сделанные нанятым им фотографом, в том числе и при подаче заявления в ЗАГС, – тоже входили в этот план. Целью плана было сделать имя своей дочери в научной среде и выдать её замуж. Конечно, в мужья своей Марианне Максим Дмитриевич желал бы кого‑то состоятельного, но «на безрыбье и рак – рыба», потому остановил свой выбор на нищем, зато, как казалось ему, покладистом, любящем его дочь Валерии. Понимая, что Марианна бездарна и вряд ли когда внесёт свой вклад в науку, Максим Дмитриевич решил прибегнуть к старому, проверенному веками методу – воровству, тем более, что в стенах возглавляемого им института сотрудница Чижова шла к открытию революционной силы. Наведя справки о Елизавете Чижовой, Максим Дмитриевич убедился, что встать на её защиту вряд ли кто сумеет: родственники её – простые интеллигенты, далёкие от властных структур, друзей – влиятельных лиц у неё тоже нет. В институте никто против него не пойдёт. Так что, всё складывалось, по разумению Максима Дмитриевича, как нельзя лучше.

***