Вторая жена. Некорректная жертва

Я прыгала от радости, вытащив синтетическую игрушку из автомата, смотрела на него как на супермена, когда он перестрелял в тире все банки, защищала от таксистов, которые вытягивали профессиональными фишками деньги, давилась косточкой от рыбы, ела руками шашлык, фоткалась с прохожими, гладила всех проходящих кошек и собак, кормила голубей. И мне было легко и хорошо. Он тоже смотрел на меня и смеялся. Одергивал куртку, из которой постоянно вылезало мое голое пузо. Застегивал молнию до подбородка и брезгливо щурился, когда я с нескрываемым удовольствием ела селедку.

Мы бродили по городу, обнявшись за плечи и болтали на своем тарзанском английском. Удивительно, но мы очень хорошо понимали друг друга. Любой англичанин мог бы нас просто застрелить, услышав наши диалоги. Но англичане в округе отсутствовали, а время бежало так быстро…

Мы не бередили друг другу души, рассказывая про бывших и неудачный брак. Мы не говорили о политике и кризисе. Не строили планов на будущее. А просто жили, вкусно ели и, как подростки, целовались за каждым ларьком. Я спрашивала его про старенькую маму и детей, он отмахивался. А я чувствовала себя немного неуютно, из‑за того, что он тратит на меня столько денег. Но я не хотела портить настроение подсчетами. В конце концов, я не мужик, чтобы тягаться с ним в расходах. Но, заметив мое беспокойство, он показал мне свою пластиковую карту, на которой стояло имя фирмы. «Смотри, видишь, что написано?» Я прочитала и вопросительно глянула на него. Он улыбнулся: «Это моя компания». Я немного растерялась. «Но, ты же… сказал, что…» «Ну, да. Я работаю на фабрике. Генеральным директором» – он довольно улыбнулся. У меня снова смешались мысли в голове. Я не знала, то ли мне обидеться, то ли посмеяться вместе с ним. «Ну, да… Я немного слукавил. Но, знаешь, хорошо, что я соврал. Потому что, будучи „фабричным работником“, который получает маленькую зарплату, я точно уверен, что у тебя на меня не стоят никакие фильтры и предубеждения. Знаешь, современные девушки – это охотницы. Они красивы, ведут себя словно кошечки, а потом обдирают тебя как липку и скрываются. Я вижу, что ты не такая, что ты принимаешь меня таким, каков я есть, и неважно есть у меня деньги или нет». Мои мысли смешались окончательно.

С одной стороны, мне было неприятно такое сравнение, но с другой – оно мне очень льстило. К тому же в наших разговорах впервые появились третьи лица женского пола. Я стала в голове разбирать его фразу на составляющие. «Они красивы», «Ты не такая». И постепенно я полностью убедила себя, что не соответствую его представлениям о красоте. Поэтому решила блистать богатым внутренним миром. Я пыталась завести разговоры о прочитанных книгах, но он сказал, что не читает подобные глупости, а в его библиотеке только научные труды и журналы о технических новинках. Я пыталась возразить, что романы – это не пустышка, это жизнь и эмоции людей, но он разгромил мои доводы в пух и прах. И я снова почувствовала свою никчемность.

Несмотря на то, что всю наличку он поселил у мня в кошельке, я боялась ее тратить. Тем более, после слов о девушках‑охотницах, мне совершенно точно не хотелось быть похожей на них. Поэтому если требовалось что‑то купить, я спрашивала разрешения. Ему это безумно нравилось, и он каждый раз великодушно соглашался, непременно напоминая, что я и сама могу распоряжаться деньгами по своему усмотрению. У меня остро встала одна проблема, про которую я стеснялась сказать. Мои сапоги после того злосчастного дня пришли в негодность. Мало того, что они насквозь промокли, так еще и на левом сапоге некрасиво отошла подошва. Он вежливо предложил свои кроссовки, чтобы дойти до магазина и купить обувь. Его 42‑й так хорошо пришелся на мой уставший и отекший 39‑й, что я проходила в них все это время, потому что новые ботинки, которые он мне купил, предсказуемо натерли. Мы бегали утром на пустом пляже, фоткались с каждым деревом, и совершенно не замечали, как тикают часики. Оставалось еще два дня, и наша романтическая симфония постепенно заиграла в минорных тональностях.

В тот вечер зазвонил его телефон, и он, чтобы поговорить, вышел в коридор. Меня это насторожило. И хоть я ни бельмеса не понимала по‑турецки, какая‑то муха мне шепнула, что это все неспроста. Его не было минут 20. И когда он зашел, у меня уже был накручен многосерийный фильм, от которого испортилось настроение. Я ругала себя за то, что мозг записывал плюсики и минусики в свой дневничок, что я стала смотреть на Хасана не как на приключение, а как на собственность, что я слишком счастлива и за этим счастьем обязательно последует холодный ливень. Он заметил мое настроение. Но ситуацию никак не прокомментировал. Вечер прошел немного напряженно. И мы легли спать, решив, что завтра поедем на Красную поляну.

Ночью я не могла уснуть. Я боролась с собой как Мцыри с барсом, и приводила доводы, которые отскакивали от сердца словно горошины. Я уговаривала себя, что не могу контролировать жизнь малознакомого мужчины. Но все эти голые аффирмации стыдливо прятались, когда из груди вырывалась с крысиным оскалом непрошенная ревность. И когда ядовитый туман полностью застлал мой разум, рука сама потянулась к его телефону, сняла блокировку и стала шарить по файлам. Я чувствовала себя преступницей, но ничего не могла с собой поделать.

Первым делом я полезла в галерею. На фотографиях я нашла его детей, какие‑то бурильные установки, мужиков в касках, детали от машин, черный мерседес во всех ракурсах. Парочку голых отфотошопленных красавиц. Залезла в сообщения. Их было очень много и все на турецком. И имена все были такие, что не поймешь с первого раза, женщина это или мужчина. Я заглянула в журнал звонков и увидела ее. Это имя я возненавидела сразу, и присвоила ей статус стервы. Имя из 4 букв впилось в мой мозг стальной пиявкой и давило из него самые черные мысли. И когда акт самопожирания был закончен, я аккуратно положила телефон на тумбочку и продолжала наполняться ядом, черным, как чернила осьминога. Кто это? Эта женщина… любовница? Или такая же как я – дурочка, ищущая романтику? Какая же я глупая!.. ну ничего, Хасан, я отомщу тебе по самые помидоры!!!

Утром я долго мучилась, ковыряя в тарелке овсянку за завтраком. Он выглядел равнодушным и слегка задумчивым. Он задавал мне какие‑то вопросы, на которые я старалась отвечать с улыбкой. Но этой гудящей натянутости я не выдержала и посередине его предложения резко спросила: «Кто такая Anne[1]? (сейчас все, кто знают турецкий, улыбнулись, но мне было не до смеха)

Он, отставил чашку с молоком в сторону. Слегка поперхнувшись, сказал: аннэ – это моя мама, а почему ты спрашиваешь? Вообще, если б мой вопрос прозвучал не так агрессивно, он был бы вполне невинен, и я поняла, что в свете последних событий и пережитых за ночь эмоций, выгляжу по‑идиотски.

[1] Annе (на турецком) мама, мать