Второй

Сегодня первым его партнёром оказалась Марта. По заданию, как и в прошлый раз, она сосредоточенно думала о чём‑то, вызывающем у неё сильный эмоциональный отклик, а Альберт должен был уловить образ. Он глубоко вдохнул и сконцентрировался, чтобы увидеть краем глаза мерцающие золотом песчинки – считалось, что именно так проще всего визуализировать эфир. Мерцание протянулось от него к Марте, окружая её переливающимся облаком, отчего её светло‑рыжие волосы стали золотистыми, почти как у… Он поспешно одёрнул свернувшие не туда мысли и вдруг почувствовал густой запах вишни. Дурманящая сладость пробиралась в самое сердце, заставляя слёзы выступить на глазах. Он зажмурился, отгоняя наваждение, но аромат никуда не делся. Так это Марта думает о вишне? У него получилось? Он открыл рот, чтобы озвучить свою догадку… А что если это не её мысли, а его? Марта напоминает ему о вишнёвом запахе? Или – не Марта? Он запутался, разозлился на себя и покраснел, наверное, как та самая вишня. Марта едва сдерживала улыбку, а глаза её смеялись. Он ведь для неё как открытая книга, а ментальные блоки они ещё не изучали! Ох, вот уж точно скорее бы…

– Как у вас дела?

К ним подошла госпожа Шенди, проверявшая всех по очереди.

– Замечательно, – лучисто улыбнулась Марта. – Альберт здорово справляется!

Он продолжал молча краснеть.

– А у вас как? – Шенди повернулась к стоящим рядом с ними Бренги и Леофу.

Друзья только что поменялись ролями, и Леоф, приняв исполненную пафоса позу и закрыв глаза, изрёк:

– М‑м, я чувствую запах… – Он потянул носом. – Запах выпечки… булок – сдобных булок… Вижу юную деву с кудрями чернее ночи… – Он нахмурился, по‑прежнему не открывая глаз. – А это что, картошка с мясом? Пузырь морошковой бормотухи… Картошка… Не могу понять, – он потёр висок, – как связаны булки и юная дева…

– Так, всё, остановись! – испуганно прикрикнул на него Бренги. – Этого больше чем достаточно! Ты что, правда это всё увидел?

Леоф покосился на преподавательницу, которая стояла, скрестив руки на груди и улыбаясь одними губами.

– Издеваешься? Ты мне плешь проел с этой дочкой пекаря. А остальное – боже, Брен, как будто я тебя не знаю.

– Между прочим, – заметила Шенди, – близкая эмоциональная связь в самом деле значительно облегчает телепатию.

– Ну разумеется, – с серьёзным видом поддакнул Леоф. – Не мог же я просто угадать.

А когда Шенди отошла к следующей паре, пробурчал:

– Не верится, что за это до сих пор не сжигают на костре.

– А ещё цивилизованное общество! – поддержал Бренги.

Альберт старался не быть таким категоричным, по крайней мере пока у него ещё оставалась надежда научиться телепатии. Но вот с остальными ментальными техниками он бы тоже предпочёл никогда не сталкиваться.

 

Урок боевой магии начался ещё более необычно – Дженкинс впервые вышел из‑за кафедры и шагнул внутрь прямоугольной площадки. Вид при этом он имел такой скорбно‑суровый, как будто собирался объявить им какую‑то ужасную новость, например что он принял тяжёлое решение уволиться или что госпожа Сорхе лично будет его наказывать за неудовлетворительное усвоение студентами его предмета.

Но он сказал:

– Хостин.

Альберт непонимающе посмотрел на Томара. Тот немного неуклюже поднялся со стула, явно тоже не зная, чего ждать. Дженкинс взглядом указал на середину класса. Пока Томар выходил, учитель снизошёл до неохотного пояснения:

– Проверка успеваемости.

Альберт непроизвольно сглотнул, отчего‑то занервничав.

– Всё, что помнишь. Атаки, защиты, с любой стихией или без. Начинай.

Ещё ни на одном занятии им не предлагали применять магию против преподавателя. Тем более, этого до сих пор считали низшим магом. Не все – студенты регулярно об этом спорили, хотя одно было точно: ни за те два месяца, что Дженкинс преподавал боевую магию, ни за предыдущие три года никто ни разу не видел, чтобы он использовал силу, хоть как‑нибудь. На боевой магии он только объяснял, что делать, а практиковались ученики в парах. Но некоторые всё же полагали, что директор не мог отдать свой любимый предмет тому, кто в нём не разбирается. Дженкинс, в принципе, тянул на разбирающегося, хоть и не с кем было сравнить. Кое‑кто возражал, что боевую магию до сих пор преподают исключительно по старой памяти, а в жизни она никому не нужна, поэтому вполне вероятно, что курс спихнули тому, кто меньше всех загружен. Альберт в спорах не участвовал, но всей душой болел за то, чтобы историк оказался просто историком, без стихийного дара и боевого опыта. Верил ли он на самом деле в такую возможность?..

Томар бросил пробный снежок. Учитель шевельнул рукой, в полуметре от него пространство на миг исказилось, как бы пошло рябью. Отразил. Томар выпустил ещё один снежок и с секундной задержкой – следующий, целясь в максимально удалённые друг от друга точки – в голову и ноги. То же движение рукой, еле уловимое колебание воздуха.

После этого Томар как будто поверил, что можно атаковать всерьёз. Он запустил ещё пару снежков, а потом стал экспериментировать с формой, осыпая учителя непрерывным градом атак. Не все из них Альберт успевал заметить и опознать, но понял, что сначала Томар изменял форму потока чистой энергии, в основном заостряя его – пространство на границе щита колебалось с меньшей амплитудой, – а потом обратился к своей стихии. Вода во второй купели бурлила и плескалась. Томар, хорошо зная свои возможности, не надеялся пробить щит одним сильным ударом и сделал ставку на непрерывность атак, хаотично выбирая цель с расчётом, что однажды щит не успеет появиться в нужном месте. Он взмахивал то одной рукой, то сразу двумя, технично работал корпусом, шагал то назад, то вперёд, то бросался в сторону. Водные атаки было легче увидеть – свет отражался в длинном клинке, выброшенном из кончиков пальцев, как продолжение руки, в десятке мелких снарядов, похожих на сосульки, только из не застывшей воды. Но даже когда заклинание оставалось незримым, из каждого движения исходила сила. Отчасти, конечно, потому что Томар не отличался большим запасом энергии и, чтобы его атаки имели эффект, ему приходилось в каждую вкладываться со всей возможной отдачей, выбрасывая всё без остатка, порой помогая себе даже физической силой. Но вряд ли кто‑то, кроме Альберта, об этом думал. Дышащие энергией атаки Томара вызывали восхищение – сродни восхищению буйством летней грозы – и ещё что‑то, похожее на зависть. Хотя Альберт знал, что его собственный стихийный дар не уступает дару одноклассника. Только он – полная противоположность Томара и, окажись сейчас на его месте, всё делал бы по‑другому, полагаясь на сокрушительную силу и избегая заклинаний, требующих высокой точности. Было бы это так же красиво? Возможно. А более эффективно? Тут Альберт терялся в сомнениях. Все до единой атаки Томара бесследно гасли, коснувшись щита. Почему? И в чём вообще смысл такого задания?

Наконец Томар остановился. Чуть раньше, чем всем стало бы заметно, что он устал.

Без предупреждения учитель коротко взмахнул рукой. Совсем не так, как Томар. Не меняя позы, не меняя даже своего отсутствующего выражения лица, как будто смахнул пыль со стола.

От напряжённых рук Томара разошлись круги по водному щиту. Дженкинс повторил атаку: тем же движением, в то же место – центр корпуса. Щит снова пошёл рябью, более крупной. Альберту показалось, что на лице Томара появилось беспокойство. На третий раз Дженкинс сделал короткий замах. Раздался всплеск.