Взлёт и падение

Твоя приподнятая бровь была красноречивей любых слов. Я желал провалиться под землю. До того двусмысленной получилась фраза. Я задавался вопросом, отчего в твоем присутствии становлюсь идиотом.

 

Февраль

 

Спустя месяц знакомства я уже сам тянулся к тебе с объятьями. Подумать только, как быстро я привык к тебе в моей жизни. Я никогда не вел себя подобным образом, и перемены эти, и смирение, казались мне странными.

– А мы только о тебе говорили, ‑выдает другая бариста, стоит только мне переступить порог и оказаться в теплом заведении.

– О чем же? –спрашиваю я с любопытством.

– О возрасте, ‑отвечаешь ты, раньше, чем та девушка успевает раскрыть рот.

Что можно обсуждать, касательно возраста? Кажется, мне, что ничего и говорили вы совсем о другом. Ты так зыркнула на коллегу, словно пыталась задушить ее на расстоянии. Я не стал выпытывать, хоть счел эту сцену весьма подозрительной. Что вы обсуждали такого, что ты не захотела поделится? Это ведь касалось меня непосредственно. И, что немало важно, почему я позволил тебе промолчать?

Как изменилась моя жизнь с появлением тебя…Я привык к твоему: «Савочка», хотя ненавидел такое обращение. У меня, в конце концов, есть полное имя, так зачем звать собачьей кличкой? Я смирился с обращением: «Солнце», хотя и его презирал. Настолько сладким было это слово, что меня каждый раз тянуло к ближайшему унитазу. Я позволил обнимать себя так крепко, что ощущал прикосновение твоей щеки к своей. Я допустил все это, не пытаясь остановить, не делая замечаний и ни коим образом не препятствуя. Я и сам не понимал причин подобного смирения. Я сдался. Открыл ворота своего замка, впустил тебя и выкинул ключ. Тебе было дозволено все. Я послал бы других там, где тебя встречал улыбкой. Ты, отчего‑то, была иной. Особенной. И это уже заметили мои друзья. Мне месяца хватило, чтобы имя твое шептать с каким‑то нездоровым придыханием. Словно набор букв, казался мне священным. Знал бы я тогда, к чему это все приведёт…А, впрочем, все равно бы ничего менять не стал. «Валенсия» в ту пору еще не звучало так, словно я молюсь на твое имя, но не ровен час, и вскоре это будет так.

 

3 февраля

 

Ты стала рассказывать про свои отношения и то, что ощущаешь себя мразью из‑за того, как обходишься с парнями. Мне было абсолютно плевать на их чувства. Меня волновала лишь ты. И когда ты поведала историю об одном бывшем, я принял твою сторону и постарался тебя успокоить. Для меня все твои бывшие являлись мудаками, независимо от того, какими они были на самом деле. И даже самого святого я бы счел отъявленным мерзавцем, потому что моим приоритетом была ты, а не они. Ты могла бы убить каждого из них, а я бы лишь распахнул для тебя свои объятья, шепча, что они недостойны тебя. Я бы убил любого из них, если бы ты изъявила такое желание.

Сразу обозначу, что фрагменты из переписок максимально приближены к реальности, чтобы не упустить ничего важного. Заранее прошу прощения за, возможно, неудобный формат, однако далее я буду использовать отрывки, в виде диалога, исключая, разумеется, время и дату каждого сообщения. Согласись, это было бы крайне неудобно. Итак, если позволишь, я начну.

Савиньен: И нечего тогда из‑за него себя называть мразью. Неделя отношений. Ты его не с пятью дочками оставила, сбежав к хоккеисту. Пусть идет к черту. Не парься.

Валенсия: Пхахаха, Савочка, я тебя обожаю. Как бы моментами я б не токсицировалась на тебя это я делаю от большой любви.

Савиньен: Приму к сведению. Тебе лучше?

Валенсия: Мне лучше.

Я написал, что буду издеваться над твоим бывшим, поскольку ты чувствовала себя мразью из‑за человека, который этого не стоил. И если бы в нашем столетии существовали дуэли я бы сразился с ним, чтобы увидеть твою улыбку.

 

***

 

Я уже собирался уходить, как вдруг ты пришла в кофейню, на свою смену. Ты пошла в подсобку и вернулась к коллеге, с вопросом, где рубашки для работы. Оказалось, что их нет, а на тебе была лишь толстовка, в которой готовить кофе не очень‑то удобно. Я отдал тебе свою рубашку, оставшись в одной футболке. Ты в курсе, что я мерзляк, да? Несмотря на то, что поверх футболки я надел куртку, я все равно замерз, пока добрался домой. Я знал, что замерзну и несмотря на это отдал свою рубашку. Твоя коллега, по совместительству моя одноклассница, взглянула на меня столь выразительно, что я смутился, хоть и не подал вида. Уж она то отлично понимала, насколько мне несвойственно подобное поведение. Я всегда ценил свою одежду и не допускал даже мысли о том, чтобы доверить ее кому‑то, кроме себя.

Однажды, моя первая влюбленность, попросила у меня мою косуху для того, чтобы сделать фотографию, и я отказал. Отказал, поскольку не желал, чтобы кто‑то носил мои вещи, кроме меня. Тебе же я свою рубашку отдал столь охотно, что и сам этому чрезвычайно удивился. Я вверил в твои руки больше, чем ты думаешь. Это не было просто заботой о твоем комфорте на смене. Это было демонстрацией моей, к тебе, привязанности и преданности.

На тебе так прекрасно смотрелась моя рубашка…Она шла тебе гораздо больше чем мне и, когда я увидел тебя в ней, то у меня, на мгновенье, пересохло в горле. Часть меня хотела, чтобы ты ее оставила.

 

7 февраля

 

У нас сложился своеобразный юмор. Я написал тебе, что если бы ты работала без рубашки, то в кофейне был бы небывалый аншлаг. Как думаешь, многим своим друзьям я говорил нечто подобное? Никому до тебя. Мне бы даже в голову не пришло сказать это лучшей подруге, но в твоем случае я, отчего‑то, пошутил так дважды, как будто мысль о тебе без рубашки являлась навязчивой идеей, а не шуткой.

 

***

 

Ты плачешь в голосовом из‑за одного кретина и меня переполняет ярость.

Я пишу, почти в шутку, а почти всерьез: «Не смей там из‑за этого ублюдка расстраиваться. Я убью его и его пассию. Умрут в один день».