За поворотом судьбы
Поскольку рейс был коротким, многие пайки пассажиры не успевали употребить. Многие отказывались сами, а некоторые спали. Все неиспользованные пайки собирались старшей стюардессой и после рейса раздавались членам экипажа. И даже я, как новичок и стажер, не уезжала домой без полного пакета снеди.
Для жизни в общежитие такой прокорм был как манна небесная. Принесённых после рейса пайков как раз хватало до следующего рейса, который случался через два‑три дня, но только мясо в то время не входило в мой рацион, и оно в большом количестве скапливалось у меня в холодильнике. Не хотелось его выбрасывать – еда же все‑таки и вкусная еда.
В общежитие летом жили только работающие студенты, каковых в то время было не так и много. В блоке, где находилась моя комната, кроме меня, никто не жил.
И однажды я познакомилась с одним молодым человеком. Он стоял на балконе и дышал воздухом. К тому моменту у меня лежало несъеденными несколько котлет, которые нужно было срочно реализовать. Я предложила молодому человеку бесплатный ужин.
Моё предложение его развеселило.
Он представился. Его звали простым русским именем Василий. Я объяснила, откуда у меня излишки еды, и он согласился помочь найти им применение. Василий зашёл ко мне в гости, поел. Его корректность и общительность расположили к нему. Как оказалось, Василий был старше меня лет на пять и тоже где‑то работал.
– Вася, ты можешь приходить ко мне на ужин, каждый раз после того, как съезжу в рейс.
– Очень заманчивое предложение. Хорошо, – сказал он с улыбкой.
– Когда у тебя следующий рейс в таком случае?
– Через два дня. Приеду после восьми.
– Отлично, я примерно прихожу в это время.
Так мы стали ужинать вместе, конечно, не каждый день, а как только у меня снова появлялось что поесть. Нам хватало на двоих. Накануне я сообщала ему, когда у меня следующий рейс, и на ужин он приходил сам. Я даже не знала, где его комната.
Мне нравилась его компания, она скрашивала вечера между рейсами в пустом блоке.
Мы болтали о разном, и рядом с ним я чувствовала себя свободно. Это продолжалось до тех пор, пока вдруг однажды он не спросил:
– Катя, ты меня кормишь почти каждый день, а, скажи, я тебе нужен… вообще зачем?
Тут бы мне подумать, включить разум и проявить любовь к людям, но, похоже, эти функции в то время у меня не работали.
– Ты мне нужен, чтобы съедать мясо, я же его не ем, – совершенно не желая его обидеть, напрямую, без всяких обиняков, сказала я.
А то, что мне с ним весело и приятно проводить вечернее время, что он единственный, с кем разговариваю в общежитии, не сказала ни слова…
Он доел котлеты, аромат которых разошёлся по всей комнате, и твердо сказал:
– Если я тебе нужен только за этим, то я ухожу. Спасибо за всё…
В тот момент я даже не успела сообразить, что теряю хорошего друга и забавного собеседника. Больше он не приходил. И теперь приходилось скармливать котлеты местным кошкам, жившим на первом этаже общежития.
Пользуясь случаем, приношу извинения этому человеку и говорю спасибо за прекрасное время, которое мы проводили вместе. Без общения с ним мне было бы жутко скучно…»
Возможно, на поведение Кати влияло место ее проживания во время работы бортпроводницей. И в следующем рассказе вам откроется такая страница Катиной истории, что, надеюсь, вы простите ее за такое вызывающее поведение в самолетных делах.
Зверь, утомлённый буйством
Катя жила в тесной, давно не знавшей ремонта, комнатушке. Её комната‑двушка, предназначенная для проживания двух студентов, входила в четырёхкомнатный блок, где располагалась ещё одна такая же девушка и две комнаты, рассчитанные на четверых.
В блоке, кроме неё, на лето оставались ещё двое – студент и студентка. Они работали проводниками на железной дороге. И Катя их почти не видела, они постоянно находились в рейсах, и поэтому в блоке хозяйничала она одна.
«…У одной из четырёх комнат был сломан замок, и дверь не закрывалась. Проникающий в открытое окно этой комнаты ветер гонял дверь из стороны в сторону. Девочки, жившие в комнате, покрасили раму перед своим отъездом, и окно осталось приоткрытым. Шпингалеты засохли в краске и моим усилиям – плотно прикрыть раму – не поддавались. То и дело я вздрагивала от хлопающего звука, разносившегося по пустому коридору общежития.
А поздно вечером, когда я стояла у раковины, умывалась или мыла посуду, в какой‑то момент дверь той комнаты с треском распахивалась настежь, и из зияющего чёрного проёма разило холодом ночи и обдавало жутью потустороннего мира. Сердце моё начинало бешено колотиться. И вдруг – брямц! Дверь резко захлопывалась. Я наспех домывала кастрюлю или дочищала зубы и пулей влетала к себе в комнату и запиралась.
Во время разыгрывавшейся ночью грозы, каких тем летом случалось немало, когда грохотал гром, сверкали молнии, и ветер неистово бушевал, почудилось, что какой‑то мистический зверь, по воле ветра заброшенный в распахнутое окно той комнаты, врывался через её незапертую дверь в коридор блока. Там он в исступлении набрасывался на стены, толкался в двери, грозя выдавить их, как пробки. Он ревел и метался в поисках свободы… или жертвы.
Затем ветер постепенно стихал, и зверь, утомлённый буйством, тоже успокаивался и на последнем вдохе ветра уносился назад в свой мистический мир.
Одна такая ночь так меня измотала, что я попыталась как‑нибудь закрепить болтающуюся дверь. Всё, что получилось сделать, так это просунуть между ручкой и косяком толстую деревянную палку. Дверь перестала открываться наотмашь. Но при сквозняке, возникавшем каждый раз, когда я выходила из своей комнаты или из блока, она, сдерживаемая палкой, начинала громко брякать и стучать. При этом ветер, бьющийся яростно в дверь и будучи не в силах сломать преграду, зловеще завывал в щели.
Когда ночью выходишь в блок, даже если комнаты кругом полны спящих студентов, чувствуешь, как кто‑то за тобой надзирает. Этот кто‑то обычно останавливается сзади на расстоянии шага и следит, не пропуская ни единого твоего движения. Большого удовольствия от этого, конечно, не получаешь. Спешишь закончить все свои дела и быстрее спрятаться у себя в комнате.
Теперь же, в совершенное безлюдье, когда все внимание фокусировалось только на мне одной и контролировались только мои действия, это было невыносимо.
