Замок Альбедо

– Но это не мешает нам двигать идеи вперед и заниматься просветительской деятельностью, размывая границы, делая невозможное возможным, – продолжал спикер. – В этом миссия любого деятеля – переступать черту, перетаскивать на противоположную сторону ценное, являть его миру и делиться им. Я тоже когда‑то не понимал смысл популяризации науки – считая, что так науку обесценивают, показывают ее, якобы, простоту – так, словно каждый может запустить ракету в космос и совершить открытие. Но правда в том, что запускать ракеты и совершать открытия обычному человеку мешает лишь узость мышления – в убеждении, что между классами есть какая‑то разница.

– Вообще‑то, – протянула Александра. – Это сказал не Форд и не Рихтер.

– М‑м?

Юсукэ Кума был худым и высоким японцем средних лет – из тех, по которым невозможно понять истинный возраст, – он хорошо говорил по‑английски – пусть и с типичной японской артикуляцией, он прекрасно держался на сцене. Под его началом прошли десятилетия развития инновационных технологий Ноноды, пару лет назад он попал в серьезную автокатастрофу и пережил долгую реабилитацию – чтобы позже вернуться в строй с новыми силами.

– Это сказал мой Грандмастер Рублев – и я даже помню, что это было на его кухне, за чаепитием с его партроном Германом, – объяснила Александра. – И они обсуждали его аспиранта, который ненавидел популяризаторов науки – которые обесценивают деятельность ученых, показывая их работу, словно это кусок пирога. И смысл цитаты был не в закономерности разделения на классы, а в невежестве обеих сторон спора.

Рука, держащая лапшу палочками, замерла над миской, лапша соскользнула обратно в бульон. То, что цитата принадлежала Рихтеру, венгерскому фармацевту, Ричард помнил из речи Бера, с которым он столкнулся на Станции. На той самой автомобильной вечеринке – когда Ричард познакомился с ним – он как раз рассказывал то же самое, что сейчас с трибуны вещал Кума. Единственным отличием был язык – Бер говорил по‑немецки, а японец с экрана телевизора – по‑английски.

– Они могли цитировать Рихтера, – отозвался Ричард.

– Исключено.

– Рихтер и Форд могли быть знакомы с Рублевым и его партроном?

– Возможно.

– Опять алхимики, – вздохнул Ричард.

Для Поэтов, алхимиков, не существовало понятий ни пространства, ни времени, Поэты и алхимики знали друг друга даже сквозь века, общались друг с другом через творчество – передавая из поколения в поколение знания и опыт. Форд и Рихтер были современниками, Рублев – следующим поколением, за ним – Александра и Ричард.

Партроны – партнеры и патроны – были напарниками на пути великого делания, совместные творения меняли реальность. Ричард уже не удивлялся, что все алхимики между собой связаны – и что через своего партрона Кристофера он был связан с бывшим партроном Кристофера, через знакомства с другими Поэтами он может общаться и с Данте, и с Мильтоном, и с Ричардом III, и с Гете…

Случайно ли Бер процитировал тогда слова Поэта – или Бер мог быть алхимиком? От этой мысли Ричарду стало не по себе. Воспоминания о Морице Бере были неприятными – потому что Бер стал для него кем‑то вроде личного врага.

Эту проклятую Станцию он, видимо, еще нескоро забудет.

– Ну вот, – в наигранном недовольстве сказала Александра. – Теперь я не успокоюсь, пока не вспомню, как звали этого аспиранта… Мне даже интересно. Потому что он тоже к этому причастен – он был одним из талантливых учеников Рублева и Германа.

Ричард поставил миску на прикроватную тумбочку, он задумался. Мысленно он переместился в прошлое, в Берлин, в отдел инфраструктуры Департамента Азии и Тихого Океана Министерства иностранных дел Германии.

Работа агента под прикрытием в чужой стране – роль, которую следует играть двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, неопределенный срок, пока не будет иных указаний от руководства. Шпионаж, политический, промышленный – деятельность, наказуемая пытками и смертью: если не от карательной силы противника, то от руки своих же коллег – если вдруг вытащить из страны разведчика не получается.

Ричард и Роуз жили в Берлине под чужими именами, изображая семейную пару – Рихарда и Роуз Вайс. Они добывали и с нужной периодичностью передавали информацию о деятельности Министерства в Секретную Разведывательную Службу Великобритании. Их позиции не привлекали внимание, во внутренней системе многие разделы для них были закрыты, но они находились в эпицентре событий, в политическом муравейнике, на пересечении путей сообщения.

Агенты Вайс были связующим звеном между иностранными послами и политическими деятелями, ключевыми фигурами мирового масштаба – даже если послы, деятели и фигуры об этом не знали. Вопросы, касаемые других стран – рассматриваемых в контексте внешних взаимодействий Германии, – интересовали британскую разведку больше, чем дела отдельно взятого государства. Слухи и секреты, подслушанные и проговоренные на ночных сборищах дипломатов и их приятелей под кайфом, были еще полезнее.

Искушений было много. Ричард когда‑то полагал, что его отправили на Станцию, потому что он подходит под описание молодого дипломата‑немца в счастливом браке с коллегой‑немкой, что он имеет необходимые знания и навыки, что он ответственный, неподкупный и надежный… Оказалось, что он просто был хорош собой и должен был стать тем, кто окунается на дно, в развратный мир берлинских увеселительных заведений, в то время как Роуз Вайс больше играет на поверхности.

У них был хороший тандем, Ричард был рад, что он на задании именно с Вайс. Она была холодна и требовательна, она никогда не ошибалась и, как и Ричард, уважала субординацию и рабочую этику.

Они полтора года спали в разных комнатах и целовались только тогда, когда этого требовали обстоятельства. Ричард помнил лишь один раз, когда он видел Вайс в белье, и то это была постановочная сцена – когда они только устроились в Министерство иностранных дел, и ему следовало зайти к Вайс в кабинет – в юридическом отделе, – чтобы раз и навсегда произвести на всех впечатление похотливого самца.

Их должны были застукать – и бюстгальтер у Вайс был белый, на косточках, но без кружев. Трусы, судя по всему, тоже были без кружев – потому что на ощупь они были незаметны под брюками.

О том, чтобы намеренно подкатывать шары к агенту Вайс, Ричард даже не думал – потому что ему всегда было куда присунуть член, даже когда он сам этого не хотел.

Во время Станции он часто, пусть и мысленно, проклинал свою участь секс‑машины, куклы на витрине, которая крутит задницей и всегда привлекает внимание. У него была внешность широкоплечего плохиша‑актера, ему шли синие и черные рубашки, небритым и с грязной головой его считали еще более привлекательным, чем причесанным офисным модником.

И в задницу, как заметила Александра в его сне, ему тоже нередко хотели что‑нибудь засунуть.

Вайс представила его Беру на той вечеринке, Бер имел большой круг знакомых, Ричард счел связи Бера ценными – и дал Беру понять, что сам может быть ценным… Какое‑то время находясь рядом с немецким меценатом, они, как охотничьи псы, приносили свежие трюфели в Цирк.

Потом они выяснили, что Бер – не только филантроп и лидер мнений, соучредитель фармацевтической корпорации, но и русский шпион.