Живая ракушка

Лет в десять у мальчика неожиданно проявились художественные способности − стал создавать дружеские шаржи на одноклассников на задних обложках школьных тетрадей. Классная руководительница, заметив «наскальные рисунки», определила Корчагина в редколлегию класса.

И вот теперь Паша разложился на полу с ватманом и красками и, слушая радиопередачу «Ровесники», старательно выводил поздравительные надписи. Стенгазету надо было принести самое позднее послезавтра.

«Московское время: семнадцать часов», − объявило радио монотонным женским голосом.

 

Вдруг Паша услышал, что в замочную скважину кто‑то сует ключ, но попасть не может. В дверь затарабанили. Мальчик отложил кисточку в банку с водой, выключил радиоприемник, подошел к двери и открыл. Полупьяный отчим ввалился в прихожую.

− Где мать? – не снимая грязных ботинок, тот прошел в кухню.

Павел не ответил, вернулся рисовать. Через минуту дядя Коля с граненым стаканом и открытой бутылкой уже сидел на стуле в комнате напротив мальчика.

− Че молчишь? Я тебя спросил, где мать. А когда отец спрашивает, надо отвечать!

Отчим матерно выругался.

− Вы мне не отец, − резко бросил Павел и добавил: − Жаль, что он погиб.

− Да кто тебе сказал, что погиб? – отхлебнул полстакана. – Мать? Да ты ее слушай больше!

Снова мат.

Рука с кистью замерла. Сидя на полу, мальчик весь превратился в слух.

− Нагуляла тебя, а потом рассказала красивую историю об отце‑летчике. Ой, не могу! – отчим загоготал, выставляя напоказ желто‑коричневые зубы, и допил остатки.

− Врете! – процедил Паша.

Отчим булькнул очередную порцию. Поставил бутылку на пол. Настроение у него было приподнятое. Держа в правой руке стакан, локтями оперся на колени, согнулся и, глядя на ребенка мутными глазами, медленно проговорил:

− А ты у матери спроси. Вон. Идет, − услышав скрип открывающейся двери, заговорщически подмигнул.

Действительно, в это время Валентина Андреевна, нагрузившись авоськами, заходила в квартиру.

Паша вскочил, подбежал к матери и выкрикнул ей в лицо:

− Это правда?

Та, не понимая, о чем речь, спросила:

− Что случилось?

− Это правда, что мой отец не летчик и не погиб?

Мать ахнула, перевела взгляд на сожителя и прижалась спиной к стене. Потом, как бы опомнившись, что‑то невнятно пролепетала. Но Паша не слушал. Злость, ярость разлились по телу, захватив мозг. Человека, на которого он хотел быть похожим, не существовало. Все, во что он верил, к чему стремился, оказалось обычной ложью. Материнской ложью. И от этого было больно вдвойне.

− Ненавижу! – сорвалось с губ.

Сжимая кулаки, с отвращением глядя на выпячивающий, словно грыжа, живот, рванулся с места, чуть не сбив мать. Схватил кеды. Сдернул с крючка пиджак, оборвав петельку. Издав дикий рык, распахнул и с оглушительным треском захлопнул за собой входную дверь. И, как был в носках, побежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через две. Между первым и вторым этажом остановился. Горечь жгла. Сел. Надел кеды. Встал. Стиснул зубы. Спустился вниз. Мокрая пелена застилала глаза. Пнул дверь подъезда. Вышел на улицу.

 

Сутки мать его не видела. Где находился и что делал, никто так и не узнал.

Грязный, голодный, с не по‑детски серьезными глазами сидел Павел возле своей квартиры. Сейчас он был спокоен, и лишь обгрызенные до основания ногти выдавали недавно клокотавшую внутри бурю.

Вскоре появилась Валентина Андреевна.

− Паша, где ты был?

Он не ответил. Молча зашел домой, умылся. Молча съел предложенный ужин. Также молча дорисовал стенгазету и лег спать.

 

Глава 10. Сестренка

 

 

− Корчагин, почему пропустил занятия? – спросил на следующий день тренер в бассейне.

− Так получилось. Больше не повторится, − со стальными нотками в голосе ответил Павел. – Слово даю.

И сдержал. Дважды в день, утром и вечером. Май, июнь − словно оловянный солдатик ходил на тренировки.

Начались летние каникулы. Паша почти весь день проводил на улице с мальчишками из соседних домов. Палки‑банки, ножички, нагонялы. Часто заглядывал на спортивную площадку школьного двора: подтягивался на турнике, качал пресс. Домой забегал только пообедать, поужинать. Отчима видеть не хотел. С матерью разговаривал мало.

«Спасибо», «пожалуйста», «пока», «я гулять» − короткие фразы, будто аптечные порошки, выдавались Валентине Андреевне.

«Перебесится», − успокаивала себя женщина.

Паша подрос, загорел, окреп.

 

Середина июля принесла жару, грозы и плачущего младенца − сестру Галю. Крохотный сверток с розовой ленточкой оставил Павла равнодушным.

У Валентины Андреевны молока, по‑видимому, не хватало, и дочка постоянно и натужно плакала. Женщина поила ее водичкой, выдерживая три часа между кормлениями, но девочка успокаивалась минут на пятнадцать, а потом снова капризничала.

− Сколько можно слушать этот писк? – злился отчим, когда находился дома, и нецензурно выражался.

Пришедшая из детской поликлиники патронажная сестра выписала для малютки рецепт на молочную кухню, и мать дала Паше поручение ходить на раздаточный пункт, получать питание для сестренки.

 

За оставшиеся полтора месяца лета Валентина Андреевна осунулась, под глазами появились синяки. И не только от недосыпа. Павел это заметил.

− Что с глазом? Он тебя бьет? – спросил однажды, поставив три бутылочки кефира на стол.

− Что ты, сынок. Это я в кухне поскользнулась, когда пол мыла, и о батарею ударилась, − ответила Валентина Андреевна, отвернувшись.

Сын не поверил. Но промолчал.