Живет в нашем доме породистый пес…

Иногда сердится, если кто‑то украл ее мысль или она зашла в тупик и не знает, что делать с героем. Помню, однажды шла и все приговаривала: «Соня стоит на вокзале, с чемоданом и с маленьким сыном, а станция конечная, путей дальше нет, вокзал упирается в большую гору… Что же ей делать?». Вот этого я, конечно, понять не могу! Ведь она вправе сделать с этой Соней все, что захочет! Пусть посадит ее в другой поезд, поселит в гостиницу, устроит с кем‑то встречу – может придумать любой виток, ан нет! Кризис у нее! Соня и вокзал – ситуация безвыходная. Не могу сказать, чем все закончилось, читать я не могу, а книга уже стоит на полке, так что прочтите сами, если хотите.

 

Еще она – только не смейтесь! – читает то, что написано на заборах и колоннах в парке. Я знаю, что это нехорошо – читать то, что там пишут, а она очень воодушевляется и для меня даже произносит наиболее впечатлившие ее фразы вслух: «Я себя потерял в этом мире», «Жить надо сегодня», «Я пришел в этот мир, чтобы удивляться». Или вот еще, что я понять совсем не могу, но кто‑то же потрудился и вывел такое черной краской на заборе: «Никаких философских проблем нет – есть только анфилада лингвистических тупиков, вызванных неспособностью языка отразить истину». Вот она обрадовалась, прочитав эту ересь!..

Насмотрится Мама на цветы и деревья, наслушается, как стучит дятел и бегают наперегонки белки, и идет домой, чтобы в первую очередь меня покормить, а потом уже всех остальных, и вдруг, откуда ни возьмись, мужичок нам навстречу идет, добрый‑предобрый, но уж очень противный, со своим вечным вопросом:

– Ну, что сегодня с охоты принесли? – и сам радостно так смеется. Смешно ведь только ему. Он‑то прекрасно видит, что ничего я с собой не несу.

У него самого (кажется, Геннадием его зовут) есть очень капризная собака, и гулять она выходит не каждое утро. Этого мне понять никак невозможно. Чтобы меня звали на прогулку, а я прятался под кроватью? Так вот, если собачка его не соглашается, он идет гулять в одиночку! Скучно ему, и поговорить не с кем, вот он и шутит сам с собой, к нам цепляется.

Я, конечно, знаю, что спаниели – охотничья порода, но ясно же, что меня завели для семьи и для дома. Не мое это дело по полям рыскать и уток подстреленных из воды вытаскивать. Папа у нас не охотник, а Маму представить с дичью еще более сложно (вот бы она скандал устроила, увидев убитых животных или мокрых и грязных птиц!). Так что шутки его мне не нравятся, и я уже несколько раз начинал лаять, только заметив его появление, но Геннадий тот не сдается, хочет все время меня оскорбить и унизить, подчеркнуть мою бесполезность в хозяйстве.

Хотя, если быть до конца честным, иногда я все‑таки возвращаюсь из парка с добычей. Клещей я в счет не беру. Не боятся они никаких средств, которыми меня опрыскивают. После прогулки Мама Аля обычно несколько штук на мне обязательно находит. Но я слышал, что спаниели, выходящие на охоту со своими хозяевами, в сезон приносят на себе несколько десятков этих самых клещей.

Вот, например, бело‑черная Ника. Хозяин ее, дядя Юра, страсть как любит охотиться, а Ника ему в помощь. Хорошо, что она белая, клещей лучше, наверное, видно. Терпит она все героически и молчит, зато потом, после охоты, сутками спит и просыпается, только чтобы поесть или попить. Про ее трофеи ничего не скажу – не знаю, но я иногда приношу с парка брошенные кем‑то игрушки. Нахожу я их в самых неожиданных местах: под скамьями, в траве, далеко от детских площадок, но обязательно ранним утром. Происходит это всегда так: я лезу в траву или под снег с особым энтузиазмом, не слушаюсь Маму, тяну ее в сторону, потому что меня зовет их запах, а когда вылезаю с добычей, она всегда радостно так восклицает: «Ой, Тобичка, что это? Что ты нашел, малыш? Какая красивая мышка (кошечка, собачка)!».

Потом Мама, несмотря на то, что она знает, как я люблю эти мягкие игрушки, их почему‑то у меня отбирает и несет домой сама. Говорит, что слюни у меня текут, если я несу их домой лично.

Дома мне их выдают после завтрака, и я, наконец, делаю с ними то, что хочу. Первым делом в ход идут их глаза и нос – выковыриваю их безжалостно. Потом, когда они уже не могут на меня смотреть с укоризной, ношусь с ними день или два, не оставляя ни на минуту. Несмотря на мою к ним искреннюю любовь, ждет их всегда печальная участь: их безжизненное тело выбрасывается Мамой в мусорное ведро, а внутренности, разбросанные по всей квартире, собирает мой злейший враг пылесос.

 

Есть и другие интересные образцы, встречающиеся ранним утром нам на пути. Бегут такие горе‑спортсмены, еле ногами передвигают, едва от земли отрываются. Грузные, с пивными животами и затычками в ушах, а кто‑то бодро идет навстречу, опираясь на палки. И вдруг, увидев меня, начинают вопить во весь голос:

– Уберите собаку! А где его намордник?!?

Видят же, что я на поводке. Воспитанная в интеллигентной семье собака. Какой намордник? Иду и никого не трогаю – ан нет! Кричат, как малые дети, будто они мне нужны! Честно говоря, однажды я не выдержал и загнал одного психа на забор, так он с такой скоростью туда взобрался, будто тренировался всю жизнь. Мама, понятное дело, меня оттащила и еще извиняться вздумала.

Встречаются нам и противные тетки. Одна, например, так била однажды своего пса, беднягу хаски, за то, что он побежал по зову сердца за одной особой, что Мама вмешалась. Ничего хорошего из этого дела, конечно, не вышло, но я до сих пор помню эту сцену и тетку ту сторонюсь.

 

Когда я гуляю с Мамой Алей, нам все время попадается злобная старушенция. Вернее, ее я ни разу не видел, зато голос, доносящийся сверху, уже прекрасно распознаю. Сидит она где‑то наверху, в своем скворечнике, и оттуда, издалека, кричит: «Не гуляй здесь со своей собакой! Нечего мои цветы вытаптывать! Вот выйду сейчас!..».

К цветам я даже не приближаюсь (это сделают за меня кошки и дворовые псы), а против того, чтобы она хоть раз спустилась, ничего не имею, но она упорно прячется и только выкрикивает всякие гадости в адрес Мамы Али и меня. «Ты только посмотри, какая наглая девчонка! Опять мимо идет! Все ей нипочем! И как тебя родители воспитали? Вот приду к вам вечером и все им расскажу!».

Пока, правда, рассказывает обо всем только Мама Аля. Дома, после каждой такой прогулки. Папа сердится, и однажды даже ходил искать ту самую старушенцию, чтобы поговорить с ней по душам и объяснить: «Так, мол, и так. Мы живем в соседнем доме, потому мимо вашего дома ходили, и будем ходить, но ваших цветов мы не портим, не рвем и не вытаптываем. И перестаньте кричать на нашу девочку!». Но дверь ему не открыли, так что он сам с большим нетерпением ждет, когда она к нам в гости пожалует.

Как же мне не удивляться человеческой странности?

 

Есть, конечно, хорошие люди, и они живут с нами по соседству. Я ничего против них не имею и даже виляю хвостом, когда ко мне вежливо обращаются. Вот одна приветливая особа всякий раз встречается с нами, когда мы с Мамой возвращаемся домой.

– Доброе утро! – говорит.

И мы ей в ответ свое «доброе утро». Мама – словами, я – виляя хвостом. А она нам всегда вежливо так докладывает:

– А я вам лифт подала! Милости просим!

А Мама в ответ:

– Спасибо!