Живет в нашем доме породистый пес…

Радостно было снова пожить на одной территории с Молодым Хозяином, встречать его с работы, слушать, как он играет на гитаре, встречать его друзей, но когда Мама Эля пришла в себя и все остальные тоже, я с радостью вернулся домой – не буду этого скрывать.

Прошлой зимой, когда снега было так много, что я возвращался домой в белых ботинках и с отяжелевшими от снега ушами, Мама Эля и Молодой Хозяин взяли меня на прогулку к озеру. Ой, какой же это был замечательный день!.. Солнце светило, ослепительно блестел на солнце снег, пахли ели, под ногами людей хрустел снежок, я ловил зубами летящие снежинки. Утки в небольшом незамерзшем участке озера плавали без остановки, а я заливисто лаял на них с берега, стремясь в бой, но Молодой Хозяин меня не пускал. Наверное, потому, что было очень холодно. А почему я так заинтересовался кряквами – сказать не могу. Возможно, проснулся во мне спящий охотничий инстинкт.

Иногда набегал сильными порывами ветер, и тогда с деревьев вниз летели целые сугробы и падали с тяжестью на дорожки, а часть снега подхватывалась снегом и кружилась в воздухе, прежде чем осесть где‑нибудь на крышах домов, на скамьях или на качелях.

Есть даже такие фотографии, и на этот раз уговаривать меня не пришлось, потому что меня об этом не просили: я сижу рядом с Мамой Элей, раскачивающейся на качелях, я стою рядом с Молодым Хозяином на берегу замерзшего озера с виднеющимися вдали утками и рядом с деревянной лодкой, возле которой играли дети. День был во всех отношениях замечательный, если бы не один постыдный эпизод, который они, конечно же, сохранили в памяти своих телефонов и показали всем, кому только можно. Думаю, они не знают, как мне это обидно.

Вот, к примеру, я что‑то такое натворил: облаял злобную соседку, принес с улицы аппетитную кость, рычал на Маму Алю, когда она избавляла меня от клещей‑кровопийц или чистила мне уши. Должен признаться, что за двумя последними процедурами у нас закреплена Мама Аля. Клещей она находит мастерски и так же легко и профессионально их отцепляет, но я‑то об этом не знаю и потому заранее начинаю рычать, чувствуя неприятное и в страхе рисуя в своем воображении худшее.

Итак, я в чем‑то провинился и уже свое получил: со мной серьезно поговорили, указали на место, мимо меня проходят, не замечая, и мяч им приносить нет смысла. Все равно не бросят и косточку не дадут. Я уже знаю, что лучше спрятаться куда подальше (идеальное место – в спальне, под кроватью), отсидеться там и дождаться, когда гнев их спадет и они сами удивятся моему отсутствию. Здесь главное – дождаться момента, когда кто‑то из них скажет, отойдя от раздражения и возмущения: «А где Тоба? Тоба, мальчик, ты куда спрятался?». Это лучший знак, означающий, что я уже прощен и гнев сменился на милость.

Бывает такое, что они еще не успели успокоиться, а вдруг домой пришел Папа. Я, только услышав, как проворачивается в замочной скважине ключ, вылезаю из убежища и, забыв обо всем, лечу навстречу. Если бы не моя оплошность, я бы получил все сполна: и поглаживание, и постукивание, и добрые слова, и разрешение поцеловать. И только‑ только входит Папа (или Мама, например), как ему или ей с порога (я ведь еще не прощен) начинают рассказывать обо всех моих преступлениях: соседку, мол, облаял, шумных детей во дворе разогнал (и правильно: нечего лезть к незнакомой собачке!), вонючую кость из помойки притащил домой или легонечко так коснулся руки Мамы Али во время неприятной процедуры. Не укусил, а только коснулся, потому как терпение мое не бесконечно.

И все! Все!!! Хвост мой, еще секунду назад живший весело и озорно, опущен, глаза мои смотрят виновато, сел я как тот керамический мопс‑копилка и радость мою выключили, как они выключают свой телевизор или свет за какую‑то секунду. Знаете, как мне обидно? Все я понял, а им мало! Неприятно и то, что Мама Эля, например, может вдруг сказать (наверное, защитить меня от большего унижения): «Зачем вы опять об этом? Ведь прошло уже время! Он и не понимает, за что его ругают!».

Вот здесь тоже обидно: все я понимаю! А если молчу, то потому, что не дала нам природа возможность говорить. И знаете что? Часто прислушиваясь к человеческой речи, я думаю, что это даже хорошо. Они говорят так много лишнего, что лучше было бы помолчать!..

Извините, я опять увлекся… Да, день тот зимний был очень хорош. Удивительно чистый и тихий день, солнечный, будто его украли у весны, и очень снежный. На улицах и в полях все покрыто белым одеялом, горы вдали красовались в белоснежных мантиях, их вершины сверкали в лучах ослепительного солнца. Небо голубое, яркое, безоблачное, а на голых деревьях даже щебетали заблудившиеся птицы, а Мама Эля, как всегда, наполняла их кормушки хлебными крошками. Молодой Хозяин вел меня на поводке до машины, а потом они стали отряхивать мои снежные ботинки и тяжелые уши. Я им позволял это делать без сопротивления, потому что увлекся наблюдением за тем, как порхали вокруг стайки птиц, застывали на несколько мгновений у кормушки, а потом улетали в свое убежище на высокое дерево, ветки которого дрожали и осыпались от суетливой активности этих пернатых.

По разговору людей я понял, что едем мы не домой, и настроение мое еще больше улучшилось. Меня посадили у ног Мамы Эли, я пытался рассказать Молодому Хозяину, как я ему рад и лез все время целоваться или порывался хотя бы облизать его руку, но мне этого не позволяли: я мешал вести машину. Я успокоился не сразу, но потом согрелся, разомлел от печки, положил свой отяжелевший подбородок на колени Мамы Эли и даже немного задремал. Разговор между ними шел спокойный, мне было хорошо, и я ни о чем даже не беспокоился. Путь был гладким, снег на дорогах утрамбован, из пакета на заднем сидении тянуло какими‑то вкусностями, и я был уверен, что день удался на славу.

Когда машина остановилась, я сразу же проснулся и выпрыгнул на улицу. Тут уж уговаривать меня не надо. Это снова был парк, но небольшой и совершенно новый. Узкая полоска земли сбегала по склону холма мимо искривленных стволов берез и ароматных елочек. Сверху я заметил тонкую струйку бегущей внизу реки. Она блестела на солнце и была скована снегом и, наверное, льдом, но часть ее все‑таки шумела и двигалась. Обычно мне разрешают поплескаться в воде, но не зимой, конечно.

В ясном зимнем воздухе все казалось особенно ярким, так и сиял вокруг снег, ветви деревьев тонким черным кружевом вырисовывались на чистом небе. Радость моя было полной и бесконечной.

И вдруг мы подошли к заграждению, которое впоследствии оказалось мостом. Через ту самую небольшую речушку, которую, если бы не спустились вниз, можно было бы легко перейти вброд. И тут произошло то, что я до сих пор не могу себе объяснить. Вся эта красота зимнего дня, радость от прогулки куда‑то улетучились, и я не смог заставить себя сделать ни один шаг. Мост под ногами ходил ходуном, дребезжал и шумел. Несмотря на наличие перил, я не чувствовал себя защищенным. Младший Хозяин потянул поводок чуть настойчивей – я стоял не двигаясь. Мама Эля прошла на несколько шагов вперед и стала приветливо звать меня к себе – я не мог сделать ни шагу. Вся сила, которая была во мне, сопротивлялась движению. Мама Эля вернулась в машину и прихватила с собой что‑то вкусное, похожее на бутерброды, что так соблазняло меня во время поездки. Она сделала еще несколько шагов и предложила мне попробовать аппетитный кусочек – я не поддавался этой уловке и твердо стоял на своем.

И тогда они стали меня уговаривать, объяснять, что здесь, мол, не страшно, а там впереди – красивый парк, много шишек, за которыми я тоже иногда люблю погоняться, но все было зря. Не знаю, почему я не мог пройти по этому чертову мосту, но мне было так тревожно и невыносимо страшно, что я с ослиным упрямством продолжал стоять на своем.

 

Конец ознакомительного фрагмента