Амплуа убийцы. Следствие ведёт Рязанцева

– Откуда это у вас?

– Лебедева написала под мою диктовку вчера в доме своей дочери.

– Вы с ума сошли. Что вы там делали? Что, вообще, это значит? – Махоркин нахмурился.

– Должна же я была убедиться, что её дочери там нет.

– И вы решили, что можно сделать это вот так, без понятых и представителей органов правопорядка. А если бы там был труп? И где сейчас эта Лебедева… – Махоркин снова заглянул в заявление. – Серафима Андреевна?

– Она уехала назад. Домой. В Починки. Вчера вечером.

– У меня нет слов. Кажется, вы нарушили все правила, какие можно было. Вернее, нельзя было. И как я теперь должен поступить?

– Понять и простить.

– Может, ещё и наградить?

– Или уволить. Вы ведь всё равно уже к этой мысли привыкли.

– Могли хотя бы мне позвонить.

– Не могла. Вдруг вы душ принимаете? – саркастично выпалила Рязанцева.

– Причём тут душ? – не понял намёка Махоркин.

«Значит, не сказала», – с облегчением подумала Лена, у которой её неудачный вечерний визит к Махоркину несколько недель назад оставил неприятный осадок. В этом осадке было и разочарование, и обида, и унижение, и ещё что‑то непонятное. И это непонятное саднило, вызывая где‑то глубоко внутри тупую боль.

Кто была эта высокая блондинка в белом махровом халате – Лена не знала, но то, каким взглядом кареглазая красавица её измерила, говорило о многом. Махоркин ни разу не проговорился о своей пассии, а спрашивать было унизительно, да и ни к чему.

– Ладно. Закрою глаза на ваши проделки, – махнул рукой начальник. – А в наказание поручу вам заниматься расследованием. Собирайте группу на десять часов, будем думать, что с этим делать.

 

– Вот такая история, – закончила Рязанцева рассказ о несостоявшемся спектакле и всех последующих за тем событиях.

– Да, тёмное дело какое‑то. Ну, телефончик мужа я сейчас пробью. Как, говорите, его фамилия? – Котов достал мобильник.

– Королёв. Дмитрий Королёв.

– Что‑то я про такого артиста ничего не слышал. А в каких фильмах он снимался? – поинтересовался Олег Ревин.

– Не знаю я. Мать говорит, что это не настоящая фамилия, а псевдоним.

– А зачем актёру псевдоним? Артисты же вроде псевдонимы не берут, свою фамилию прославляют. Он же не певец эстрадный, это там нужно красивое сценическое имя, чтобы хоть чем‑то привлечь зрителей, если таланта нет, – вслух рассуждал Махоркин.

– Наверное, посчитал, что Пирожников – фамилия неблагозвучная для знаменитого актёра.

– Пирожников, – повторил Ревин, – какая‑то поварская фамилия.

– Скорее кондитерская, – хохотнул Котов. – Ладно, скоро найдём вашего Королёва‑Пирожникова.

– Виктор, как узнаешь телефон, первым делом поинтересуйся – нет ли с ним жены. Если нет, пусть срочно вылетает в Москву.

– Ага.

– Вить, а отследить, где находится Лебедева, по её номеру можно?

– Если только телефон при ней.

– Попробуй, чем чёрт не шутит.

– Сделаем, Елена Аркадьевна.

– А пока будем исходить из того, что Вероники Лебедевой там нет. – Лена задумчиво повертела в руках ручку и продолжила: – Попробуем нарисовать картину происшествия. Что мы знаем? В девять часов вечера Лебедева выходит из дома своей матери в Починках и направляется на станцию. Время позднее, на улице темно, дорога идёт вдоль лесополосы. Если этот участок пути она преодолела без происшествий, то у себя дома она должна была появиться часов в одиннадцать – двенадцать. В подъезде на площадке первого этажа установлена камера. Ребята, найдите председателя ТСЖ или домоуправа, не знаю, кто там у них, и посмотрите записи. Надеюсь, они их не стёрли. Нас интересует промежуток с восемнадцати часов вечера двадцать пятого апреля по семнадцать часов двадцать шестого.

– А зачем с восемнадцати, она же в Починках была? – удивлённо спросил Олег.

– Кто‑то мог войти в квартиру до её возвращения. Например, вор. Лебедева могла застигнуть его врасплох, а тот её убить.

– Логично, – согласился Котов.

– Если выяснится, что Лебедева дома так и не появилась, надо организовать поиск. Прочесать Починки, особенно путь от дома её матери до станции. – Лена вопросительно посмотрела на Махоркина.

– Будет исполнено, – улыбнулся начальник. – Витя, отзвонись сразу, как будет ясно. Я вышлю поисковую группу. А пока не будем бежать впереди паровоза. Ну что, все задания получили, а чем же вы сами займётесь, Елена Аркадьевна?

– В театр поеду, поговорю с коллегами Лебедевой.

 

Хрупкий стан метущейся по сцене танцовщицы, повинуясь трагическим аккордам музыки, изгибался дугой то в одну, то в другую сторону. Балерина взмахивала тонкими руками, стараясь передать внутреннее напряжение и показать ту грань переживаний, зайдя за которую теряешь рассудок.

– Ну что ты всё дёргаешься, Дорофеева, – недовольно покрикивал седовласый и немного грузный мужчина. – Эмоции мне дай. Э‑мо‑ци‑и!

Балерина в последний раз взмахнула руками и шлёпнулась на пол, изящно уложив под себя одну ногу. Позвоночник, словно резиновый, изогнулся сначала назад, потом вперёд, голова поникла, а руки, описав кривую, упали на прозрачный корсаж юбки.

«Умерла», – сделала вывод Лена. – «Но как‑то неубедительно».

– Что ты грохнулась, как подкошенная, – не унимался режиссёр. – Тебя же не подстрелили. Тебе сердце разбили. Ты должна умереть одухотворённо. А, – махнул рукой мужчина, – перерыв двадцать минут.

Измученные привередливостью режиссёра артисты балета поспешно покинули сцену. Валдис Жюлькявичюс (так было написано на афише) достал бутылку минеральной воды и залпом осушил почти всё её содержимое.

Лена вынырнула из своего укромного местечка на последнем ряду и направилась к сцене. Звук шагов поглощала красная ковровая дорожка.

– Здравствуйте! – Лена произнесла это не слишком громко, но от неожиданности режиссёр дёрнулся и выронил незакрытую бутылку. Расплёскивая остатки содержимого, бутылка стремительно покатилась по паркетным доскам театра, оставляя за собой влажный след.