Aномалия

Валя приехала однажды на каникулы из института, и у неё оказался перстень на руке. Такой тяжёлый пластиковый или стеклянный, прозрачный, синий, а внутри так переливчато, искристо. Перстень был похож на дальние края и цветные фильмы про любовь. Тоня погладила перстень и попросила:

– Ты привези мне такой. Сможешь?

– Привезу! – кивнула Валя. И тут же забыла.

А Тоня ждала не один год. И всякий раз в глаза заглядывала. Потом перстень вышел из моды и затерялся, а Тоня всё ждала. И по ночам ей он снился. Приезжая на вокзал, Валя иногда спохватывалась – куда я его дела? Но было поздно.

 

***

 

В студенческие времена у сестёр не было никакой одежды. Ну, не будешь же по городу в халатах бродить. А в магазинах ничего не было. Ну, футболки ещё ладно, они с короткими чёрными юбками ещё тянули на студенческий молодёжный стиль. Так они купили дешёвый ацетатный шёлк и попросили женщину во дворе сшить им платьица, простенькие, мешочком. У Вали шёлк был синими разводами, у Тони темно‑красного цвета. Платья продержались недолго. Они садились при стирке. А ещё у Вали было коричневое платьице мешочком с кривой снежинкой у горла. Зачем надо было вышивать эту снежинку? Может, её вышивали под Новый год, но вскоре это устарело.

 

В общежитии Тоня помогла Вале купить жёлтый батник, он прослужил ей много лет. Это в студенчестве, а потом Валя носила его после института, уже уехав в город у моря. И где‑то лет через шесть, когда Валя поехала в Финляндию, батник всё ещё был жив. Этот батник Тоня и сама могла бы прекрасно носить, но отдала сестре… Потому что понимала, что значит «нечего надеть». А девчонке же покрасоваться охота… Перед Финляндией Валя получила от Тони очередную вязаную кофту – тёмно‑синяя плотная пряжа, воротник шалька и пояс широкий, в резинку. Волна благодарности приподняла Валю над землёй.

 

Однажды, ещё в школе, Тоня стояла в магазине и ждала, пока мать её Лидия померяет блузку. Это было перед каким‑то праздником, наверно, перед Восьмым марта, и намерения у матери были серьёзные. Она перемеряла весь магазин. Всё, что на вешалках и на стеллажах, под прилавком тоже. Прошло часа два или три, продавщицы только переглядывались, но настойчивой покупательнице не перечили, что значит жена начальника. У Тони уже ноги подкашивались, она несмело намекала матери, что не может больше стоять. Когда уж магазин стали закрывать, Лидия, наконец, оделась и ушла, ничего не выбрав, да ещё сильно хлопнув дверью. Может, ей так представлялась гордая дама из кино.

– Мам, да ты чего? – шептала ей смущённая до ужаса Тоня. – Ты ничего не выбрала, тётки, надувшись, смотрели на тебя…

– Ничего с ними не случится! – двинула плечиком мама. Ей даже в голову не пришло, что дочке тоже надо было что‑то померить! Как будто никого тут и не было эти два часа. Это было очевидно! Но просить Тоня не посмела. Ей было стыдно, что мать мерила так долго и ничего не взяла… Лично она, Тоня, ни за что так бы не поступила…

В чём ходить? Не в чем. Тоня перед институтом нашла дома старый гипюр и сама слепила простенькое синее платье на чехле. Это платье сильно выручало её весь первый курс. Весной она привезла его домой к родителям, потому что надо было всё увезти, камеры хранения на лето в общежитии не давали. Осенью давай она искать это платье, так нет, не нашла. Потом оказалось – отдали соседке. Но почему? – Так ты его привезла, значит не нужно? – Да нет, просто хранить было негде… Этого первого гипюрового платья так было жалко, просто ужас. Даже никто не спросил её – оно тебе надо, не надо… Она не была для матери девушкой, достойной наряда, она не была никем. Просто пустое место…

Походы по магазинам раскрыли Тоне красоту тканей. Научили любить этот волшебный мир и управлять им. Она вполне осознанно захотела связать с этим миром свою профессию. Но не судьба.

Так считала забитая Тоня, но Валя так не считала. Потому что для Вали это был десятый вопрос. Она открывала книжку и про всё забывала…

 

Может, поэтому взрослая Тоня чуть что – или день рождения, или вечер какой – бежала «на толпу», чтоб найти старшенькой свеженькую блузку поярче. Или джинсы, фирменные или не очень, но чтобы поаккуратнее швы… Тоня… Никто не заставлял, над нею не было гнёта, просто она очень переживала за детей, они казались ей такими гордыми, такими красивыми, и при этом они не могут быть хуже всех одеты… Хуже всех! Это мысль обжигала. Потому, что она много раз сама была хуже всех!

Однажды Тоня на практику дальнюю в институте собралась. В плане практики надо было ехать пароходом, ходить на природные заповедники, лазать по горам…

– Мам, дай денежек на штаны, да на куртку. На пароходе будет холодно.

Мама сдвинула брови – нету. Повозившись в шкафу, нашла старое пальтишко, короткое, на ватине. «Вот, можно перелицевать…» Да, в этой тужурке было тепло, но когда солнце палило – тут уж держись, это тебе не болоньевая ветровка… В том и поехала.

Были, были попытки приодеть дочек. На восьмой класс Вальке выкупили тёмно‑синее платье с белым воротничком, а Тоне похожее, но красное, и тоже с воротничком. Наверно, считалось, что так должны выглядеть примерные дочки‑школьницы. На втором курсе Валю запечатлел чей‑то фотоаппарат – длинное фиолетовое платье приталенное, узкое книзу, хвостик чёрных волос между лопатками. Это платье подарила ей Лидия, стало мало. Говорили, она в нем выделялась.

Куплено было Вале в институте синее крепдешиновое, это считалось шиком, Но, потому, что предстояла Тонина свадьба. А ты в чём? Опять голая! Платья у матери и Вальки оказались тонкие, лёгкие, как раз на жаркую погоду. И это была удача, носились много лет, не выцветали… А когда Тоня замуж собралась, мама ей отыскала в шкафу белую ткань: на, пошей! И Тоня, втянув голову в плечи, села шить. А невесте нельзя самой‑то платье шить! Нельзя, примета плохая. Сумрачный жених, к слову, честно помогал обшивать края мелкими белыми цветами. И когда подобное случилось у сестры Вали, та тоже ведь расстилала на полу свои восемь метров белого шелка. Ну, дуры девки. К тому же белая ткань оказалась отрезом шерсти в рельефный рубчик. Как невесте жарко потом было – август месяц, духота, не высказать, она вся приклеилась к ткани, вся как в клею. Даже на фотках было видно её напряжённое и мокрое лицо, а это всё невидимые миру слёзы… На свадьбе‑то гостей было много, и всё сдвигали плечами от недоумения на директорских дочек. Чего там губы‑то кусать? Не бедные, авось.