Aномалия

– Да брось, ты очень хорошая. Просто мать у вас больно крута. Так вот, смотри, мать твоя Лида очень заболела, лежала в больнице, потом уехала к бабке вашей в Хохляндию. И почему‑то взяла с собой Валю, а тебя нет. Отец‑то твой в МТС работал, тебя не с кем оставить, то у соседки, то одна. Меня позвал приглядеть. Я приехала, слезла с попутки, он ключи дал и убежал. Я дверь‑то открыла, глядь, а ты в уголке тихонько сидишь, копаешься. Вся грязненькая такая. Я даже сумку уронила свою. Дитя сидит возле помойного ведра и чего‑то там вылавливает! Мож, голодное, мож, от скуки. Сколько лет? Да года два, три… Я тебя схватила и ну обнимать, а ты ничего, притихла, на ласку не ответила, сжалась. Ну откуда ты знала, что я тётя? Не знала. Но не противилась. И так мне сердце‑то сжало, что не знала, как тебя оттаять. Пока накупала, пока кашки сладкой наварила, пока пошла в сельмаг купить конфет, да не было их, только повидло. Оно плотное было, хоть ножом режь. Я обсыпала сахарком – ничего пошло, даже Петруха ел с чаем.

Отца вечером, конечно, заругала, что малое такое кинул дома, он молчал. Только смотрел, как я плачу. А ты ничего, тихая была. Только всё глядела глазищами‑то громадными. А ела плохо.

– Я, тёть, всегда плохо ела. А почему, думаешь, мне никто это не рассказал?

– Да что тут? Стыдно же. Деваться некуда, упустили, но стыдно.

 

В семье Дикаревых всегда на первом месте была работа. Потом всё остальное.

На похоронах сестры, тёти Ани, мамы Аллочки, сестры Дикаревы и основная масса родни сторонилась тёть Тани. Поговаривали, покойная запретила приглашать на прощание тёть Таню, сестры были в большой ссоре. Дело касалось каких‑то золотых коронок или колец, которые больная бабушка однажды разделила между дочками, а Петру не досталось. Так ведь дочки ухаживали, а Петя жил в районе, и редко навещал. Но Лидия утверждала, что Петю обманули сестры и утаили наследство. Петя бы сроду не полез делиться. А Лидка была во гневе… А когда она была во гневе, то держись…

И вот толпа стояла отдельно, а вошедшая тёть Таня отдельно. На это было больно смотреть. Сестры Тоня и Валя тихо подошли и обняли тёть Таню. «Девчонки, ох, девчонки, – зашептала им тётка Таня. – Что же творится? Я‑то вас всегда любила». На похоронах тёть Ани ни Петра, ни Лидии не было.

 

Эпизод 6. Решает он

 

Несколько дней, даже не дней, а недель у Вальки Дикаревой прошли под знаком «Стены» Пинк Флойда, прошли довольно накалённо. То дерзкая надежда взыгрывала призрачным огнём на сгоревших поленьях. То опять всё гасло и покрывалось чернотою. Уже на улице жухли сугробы, оседали морозы, дули мокрые тревожные ветры, посверкивали солнечные, хотя ещё и студёные дни. В такие дни у автосервиса сонно грелись машины, и над ними чирикали воробьи. А у Вали Дикаревой всё ещё не кончился сезон дождей, как сказал бы её приятель Сева. Они разговаривали о посторонних, далёких от подруги Иванны предметах, как вдруг Валька с места в карьер начинала лить слёзы. Что, неужели бесит слово «бесит»? Но Сева был невозмутим. Он удивлялся внутренне, пожимал плечами в бежевом свитере или чёткой, под джинсу, рубахе с погончиками. Ну, не может быть столько слез в одном человеке. И что за мировые проблемы она там вообразила? Что она сейчас вот ляжет на рельсы, пожертвует собой, и вслед за ней начнут падать все окружающие. Глупая бессмысленная истерика. Полная ерунда. Решает мужчина?

Вчера он хотел прийти и принести «Собачье сердце». Но забыл. Для неё это был сюжет номер один, проверка слуха, насколько он её слышит вообще, а для него сюжет номер …надцать, как будто делать больше нечего. Они встречались с февраля. Не с Нового года, когда их Иванна познакомила. Но где‑то с февраля, когда Иванна и Северин зашли проведать глупую, вконец заболевшую Валю.

А перед тем Дикарева позвонила той Никаноровой, что работала с Иванной, чтобы спросить про Иванну – как она, что. И Никанорова басом сообщила ей нечто, от чего мороз по шкуре. Состоялся же суд, в конце концов, и отцу Иванны дали четыре года строгого. Жуть, оцепенение. Что делать? Ведь надо было срочно лететь к ней, успокоить, утешить и наплевать на всё личное. И тут Дикарева затылком, спиной, горлом пересохшим почувствовала свою подлость, но надо, надо идти. А, да, это был тот ещё вечерок. Стороны молчали. Утешение получалось слабое.

– Я должна тебе признаться, – прошептала Валя.

– А лучше б ты не признавалась, – прошептала Иванна.

– А ведь я тоже пережила… – продолжала своё Валя.

– Подличать не надо было! – отворачивалась Иванна.

– Да я сопротивлялась! – настаивала Валя.

– Плохо сопротивлялась… – упрямилась Иванна.

Это был диалог глухих.

Иванна цеплялась за остатки разума, Валя цеплялась за старую гитару. На что надеялась? Что жертва простит обидчика? Да никогда.

А на другой день пришёл Сева. Синие сумерки уютно дышали в окно. В углу щёлкал решётчатый нагреватель‑камин. Вообще‑то он собирался прийти в семь, а пришёл почти в девять. За это время и помереть можно. Но Валюшка не имела права помирать. Ведь она обманывала подругу с её молодым человеком, обманывала молодого человека, давая надежду, и обманывала себя саму. Она всё ещё на что‑то надеялась. Надо было ждать разрешения ситуации. Но она вообще не умела ждать. Она то бегала по комнате от нетерпения, сшибая стулья, то некстати начинала мыть полы и тут же забывала об этом. Хотела включить радио. Стояла, слушала романс «Как светло, как было зелено», понимала, что поют про неё, а с тряпки ей на ногу текла вода. Постепенно движения её замедлялись, и она садилась за стол, уронив голову на руки, а её странная соседка Жанна Глотова жалостливо выносила из комнаты забытое ведро. У Жанны всегда была такая задача – вынести ведро, разрядить обстановку. Но на сей раз Жанна, наоборот, всё усугубляла и запутывала. У неё была плохая кровь, и она чаще всего ложилась на кровать и отворачивалась к стене: делайте что хотите. Но вот пришёл Сева, и надо притвориться, что всё хорошо. Первые слова не получаются. Люди смотрят на «камин», тянут к нему руки.

– Я должна признаться… Я была у Иванны.

– А мы думали, что вы туда больше не ходите.

– А там случилось.

– А что там может случиться?

– Их отца посадили.

Молчание.

– Это, конечно, неприятность. Но это их неприятность.

– Да неужели? Я‑то должна утешать, а я – наоборот.

– Да ты здесь абсолютно ни при чем. Решает мужчина.

– Я призналась, что мы встречаемся.

– Так вот почему ты такая невесёлая.