Aномалия

***

 

Когда полощет дождь, Тоня садится распарывать старые пальто и платья. Она всё это по швам разделает, у неё специальная штучка есть, загнуто‑острая, чтоб не наделать дырок. Потом всё постирает, выгладит утюгом «Ровента» на пару и начинает резать квадраты или ромбы. Если ткань не сыплется, значит, можно резать зубчиками и шить поверх. Когда накопится квадратов целый пакет с ручками, Тоня кладёт всё на пол и составляет узор. Бывает, она сидит над этим неделю, бывает – месяц. Вся эта штука началась, когда она купила книжку по лоскутному шитью, английскую. Там всё было показано, как делать. И Тоне полюбилось делать из дерьма конфетку. Когда из драпа, когда из хлопка.

А когда показала результат заведующей, та просто села. И плеская руками, не верила, что одеяло то самодельное. Ткань как новая, хлопок с блеском, вроде сатина. А посредине огромный как бы пион. Лепестки расходятся от центра до краёв по кругу, в центре – голубовато‑белое, а дальше всё темнее, до густо‑сиреневого.

Тоня долго смотрит, голову наклонит, всё улыбается, мечтает, вертит так и сяк, отходит к окнам слушать дождь. Распахнёт все окна на веранде, ветер раздувает занавески, и они по ней скользят и бьются. А Тоня смотрит вниз со своего второго этажа и видит, как во двор машина едет – Гены этого поганого. И старшенькая, ясно, вылезает и бежит домой вся в ворохе букетов и бутылок с французскими духами. Купили девку за рубль двадцать.

 

А младшую Тоня никогда не видит и не слышит, когда приходит. Тихо та идёт, ключами не швыряет, кошку не пугает и ботинки моет сразу.

«Ты будешь, родненькая, свежие котлетки?» – «Не надо, у меня пост». – Ты в сквер пойдёшь с подружками?» – «Я лучше почитаю». Ну, никуда, никуда не ходит ребёнок, и разницы у них всего‑то четыре года.

 

Тоня смотрит в сад, как груши‑яблони колошматятся в дожде, ветками топорщатся, в окна лезут, мало им на улице пространства. Зелёные яблочки стукают по цветам, и цветы прибивает к земле. И как это одно растение топчет другое? Не может же этого быть. Надо что‑то думать с дочкой. Надо увезти её куда‑нибудь, сберечь.

 

Тоня взяла молитвослов и стала читать молитву ко всем святым и бесплотным небесным силам. Она просила оградить целомудрие дочери от насилия и так молилась каждый вечер и каждое утро. Почему‑то не за обеих, только за одну. Вторая была потвёрже, и сама всё понимала. И младшенькая Камилла молилась. Они читали каждая в своей комнате, но думали дружно одно. Это на кухне они были Донка и Милка, а когда дело касалось судьбы – то дело другое. Медина и Камилла. Всю жизнь Тоня строила дом, а теперь, когда он стоял и каждый имел свой уголок, было почему‑то тревожно – вдруг они всего лишатся? Говорят, что самосвалы создают на мостовой вибрацию, и в домах идут микротрещины…

 

Антон приехал со стройки, где ставили бензоколонку по последнему слову техники. Он пять дней работал, ломил там, а на выходные приезжал. Раньше‑то при городской работе мог кран подогнать и раствору забросить, и рабочему дать подкалымить. А теперь не стало в городе работы, так он и рванул в село. Да ведь и все рванули в село. Всего ночь езды. Да привозил свежего мяса по дешёвке. Антон любил комфорт и ванну хоть раз в неделю… А тут одна работа бессменно. Он не выбирал профессию, родители выбрали, а он по их стопам.

Вскоре заведующая Эволюция помогла им купить путёвку в хороший санаторий. Старшенькую собрали тщательно и увезли на такси рано утром, в четыре часа. Вывели её, как больную, под белы руки. Она молчала, не брыкалась. Вечером того же дня был Гена, и, узнав, что любезной нет, умчался на своей поганой открытой машине с перекошенным лицом. Он крикнул в окно, что сожжёт дом, раз такое дело!

 

Дней через несколько, когда Тоня была в саду с младшей, постучала в уличную калитку девочка. Беловолосая, в шортиках, майке и с сигаретой. Тоня думала, что это к старшенькой подруга, и крикнула, что той нет! Но девочка помотала головой и сказала: «Я знаю, выйдите». Тоня сполоснула руки в бочке, подошла. Девочка сжимала ручки на груди, то бросалась курить, то забывала о сигаретке, и та гасла.

 

Тоня была в плохом расположении духа, её мучила тревога о старшенькой. Она смотрела на полыхание цветов в саду. Особенно на гелиосы, они растут такими кострами. Это ей напомнило пожар в детстве. Однажды, собираясь на работу, её мать второпях не выключила электрическую плитку. Плитка была с открытой спиралью. Тоне нравились спиральки, которые из серых становились красными, краснея постепенно. Плитка осталась включённой, хотя и была на минимуме. Не заметив, мать набросила на неё туго накрахмаленную салфетку, так как любила идеальный порядок. Салфетка не легла ровно, а стала домиком над плиткой. Тоня позвала, указывая на плитку, пыталась матери сказать, но та торопилась, не хотела слушать и ушла, закрыв дверь на ключ. Девочка стояла посреди кухни, не шелохнувшись, и смотрела на салфетку. Её охватывал ужас. Надо было что‑то делать с этим ужасом. Какое‑то время всё было тихо. Потом на салфетке проступили коричневые пятна, и она стала оседать на плитку. Потом пошёл небольшой дымок. Может, всё потухнет само? Тлеющая салфетка стала вонять дымом. Появилось настоящее пламя.

Огонёк был маленький и упругий. Он перескочил на штору. Штора немного подымила и загорелась. Дым заволок всю кухню. Стало горько дышать. Огонь дошёл до форточки и усилился. Соседи, увидев пламя, сообщили в сельсовет. Мать была в полях. За ней послали грузовую машину и быстро привезли домой. Тоня пыталась дышать через замочную скважину, она была большая. Но дым, всё равно ел глаза. Когда мать приехала, распахнула дверь – шторы уже сгорели, и потом долго был закопчённый потолок. Мать набросилась на дочку с руганью.

– Это ты, паразитка, подожгла! Зачем брала спички?

Нет, чтобы на пожар смотреть, на ребёнка, жив ли. Так она – наоборот. Она хлопала руками по лицу, по голове и плечам. Конечно, это не родная мать – мелькнуло в голове Тони. Она пыталась сказать, что не виновата, это салфетка всё. Лучше бы она этого не говорила. Мать напала с новыми обвинениями. «Ты, брехливая дура, хочешь вину на мать переложить. А на самом деле это сделала ты, сволочь…»

 

Остатки огня потухли сами у потолка. Плитка была выключена. «Четырёхлетняя брехливая сволочь» старалась не плакать, но какой‑то противный ком стоял и стоял в горле, не глотался. Слёзы лились ручьями от такой несправедливости. Наконец, мать вышвырнула растерянное дитя за порог, чтобы прибраться, и оно побежало реветь в кукурузу. За длинными хозяйственными сараями было кукурузное поле, и ходить туда было запрещено. Кукуруза росла рядами, тесно, и зайти удалось не дальше третьего ряда. Тоня ревела долго, потом увидела розовый вьюнок под ногами. В нем спал муравей. Присев, она подула на него. Он зашевелился, но не убежал. Он развалился в этом разовом ложе и, наверно, наслаждался тонким нектаром цветка. Тоня маленькая долго смотрела на цветок и на муравья. Вздыхала. И успокоилась.