Aномалия

…Взрослая Тоня вздохнула, отгоняя рукой ото лба внезапное воспоминание. Перед ней не качалась стена кукурузы, а была перед нею чужая дочка с каким‑то своим горем.

Девочка, запинаясь от волнения, просила тётю Тоню простить её папу. Ведь папа любит вашу дочь безумно, он сделает её счастливой. Тоня обомлела, когда до неё дошло, чья девочка. Да ведь это Гены поганого дочь! Ну, неужели до такой он степени дошёл, что подослал своего ребёнка? Зачем впутывать ребёнка? Как вообще можно ребёнка в такие разборки впутывать? Поймёт, что она на последнем месте у папы. На первом ясно кто…

– Да. Это я и есть, Антонина Петровна. Но вы не плачьте, девушка, никак я не могу вам ничего обещать. Они не пара, понимаете, ну, вот и вы не понимаете. Деточка, ну вам ли это решать? Зачем вам этот кошмар? Рано, рано вы во всё это вникаете. Ваша мама знает, где вы? Да и как со стороны говорить? Вам бы лобик ваш ангельский над рефератами морщить, а вы? Но я не сомневаюсь, что вы с добрыми намерениями. Не все, не все дети так переживают. Обниму вас. Не плачьте, милая…

И Тоня готова была принять её в свою группу, как в садике, чтобы опекать и так далее. Тоня, видя перед собой себя маленькую, обняла девочку в шортах, пожалела её… Проводив ребёнка, Тоня долго стояла в саду, забыв про виноград и флоксы. Их розовые лепестки устилали землю душисто и немо. Сначала шапками идут, шапками, точно пена на варенье прёт, а потом застывают, вроде облитые лаком. И вот уже смяты края, сдуваются шапочки, все. Всё нежное должно погибнуть, чтоб опять расти. В мире полный ужас и бесчестие. А старшенькая далеко. Там есть охранник, его муж нашёл за хорошие деньги. И он честно будет охранять. Дочка будет гулять у озера, крепко спать. Будет ванны принимать, питаться по диете. Она успокоится. Там, говорят, хорошая культурная программа. Экскурсии там, природа, и всё такое.

 

А чтоб зря не плакала старшая, не металась, мать её Антонина, сидит и читает молитвы. Утром рано, прежде всякого вставания‑потягивания, в ночнушке, стоя перед массивными иконами босиком, Тоня читает тихо и страстно. И ночью, когда сидит на дежурстве, накинув старой плащ, положив молитвослов на детский столик с ёжиком. Потому что старшенькая – вся Тонина любовь и надежда, вся мечта о чудесной беззаботной жизни, всё то, что вытерпела Тоня – это ради неё, старшенькой. Для её непрерывной и нескончаемой радости, для сияния её италийского личика.

Сосредоточившись на том, чтобы отдалить беды от старшенькой, Тоня не была сурова с младшенькой, Милой. Она её не уговаривала, просто за неименьем сил говорила, как с равной. И подвязывали виноград они вместе, молча, и старые кофты в церковь несли вместе, и на дежурство в ночь вместе шли, молча.

А однажды, когда младшенькая, поймав усталый Тонин взор, поднялась мыть посуду, Тоню вдруг осенило – её по‑настоящему, безмолвно слышат и угадывают её мысли. Ей несподручно было говорить вслух, иногда неудобно, ей казалось – она всё должна сама делать и умеет лучше других. Но младшенькая угадала без слов. Да, она была больше, чем, дочка, больше, чем подруга или сестра. Она была её Ангелом‑хранителем.

А когда соседка попала в беду, они вместе побежали в церковь заказать молебен. Тоня, отстояв службу, засмотрелась на полупустой уже храм. Младшенькая Камилла молчала, устремив глаза под купол – не рассеянно, а пристально смотрела. В шелесте и гулкости большого помещения она не была случайной в луче света. Она была частью всего этого. Не потому, что знала молитвы, правила исповеди и всегда знала, куда и кому надо поставить свечу. Всё это она делала легко, машинально, поглощённая другой, более важной мыслью. Как будто ждала младшенькая, что её терпеливое бдение вот‑вот вознаградится. Спокойно было лицо её, спокойна белосметанная трепетная кожица, всегда опущены глаза при очень поднятых бровях. А здесь – она стояла, устремившись вверх, и не было сомнений больше – она видела то, что не видела Тоня. Уняв счастливые слёзы, Тоня прошептала: «Разные, до чего разные». На выходе её обнял ветер – шелестом и шёпотом в уши. Листья над головой шевелились, пропуская вспышки и пригоршни солнца – его, солнца, отряхаемые лепестки. На Тоню тоже падал этот зыбкий золотой свет, и она думала об этом благодарно. «Господи, спасибо за всё». Она хотела бы собрать отдельные лепестки в один лёгкий ковёр. Собирает же она треугольные лоскуты в узор покрывал: по отдельности ерунда, мусор, а вместе – такое любование. Даже хмурый муж, увидев её новое покрывало, молча остановился, тоже не поверил, что оно самодельное.

 

Эпизод 3. Полюби за деньги

 

Мальчик, мальчик беловолосый в это время ждал, как решится. Он сидел столбиком на необозримом диване, сложив руки на коленках. Ноги подогнуты по‑восточному, штанишки крохотные джинсовые, в сверкающих заклёпках, майка банановая жёлтая. Непослушный мальчик, он у доктора не хотел как следует открывать рот, и теперь мама Джина обиделась. Она будет греметь крышками, напевая, что‑то варить, говорить в трубку, перекрикивая телевизор, потом открывать окно, кричать в окно с картошкой в руке. Она будет вовсю балабанить, не замечая его, мальчиковых слез. А мальчик Кузя такой – он тоже первый не подойдёт. Он тоже хотел бы смотреть телевизор и балабанить. И когда Джина отопьёт из большой бутылки жёлтое, просить себе сок или коку. И ему бы тоже дали детский сок, а коку нельзя, покроешься. Мама Джина гремела, Кузя терпел. Потом пришла баба Ульяна, стала качать головой и молчать. Она платочком Кузины слёзки вытерла и на кухню. Ала‑бала! Ала‑бала! Стали на кухне с мамой кричать. Кузя терпел.

Когда папа уезжал в свою работу, он сказал:

– Терпи, Кузя. Всё будет бананово.

И Кузя терпел, не орал. Но потом опять бананово не было. Что толку терпеть? И тогда он лёг тихо на спинку и уставился на круглый аквариум у дивана. Там цветное конфетти кружилось замедленно, листики жёлтые и красные опадали, ниточки зелёные извивались. Рыбки шныряли как молнии – чирк, чирк. Им всё можно, ему нельзя ничего. Автомат купить нельзя, папе звонить нельзя. Тогда он взял, да и толкнул аквариум ногой! Сам не понял, зачем. Бдряммм! Он не испугался, а стал смотреть, что будет. Рыбки заскакали по коврам. В это время звонок у двери. Ку‑ку, ку‑ку. Папа звонок повесил для Кузи, чтобы лес был.

Вбежали баба Уля, мама Джина и тётя. Стали руками плескать да вздыхать. Мама и баба – ала‑бала, ала‑бала! Тётя рыбок собрала в баночку, аквариум подняла. На ковре полотенца разложила банные. Подошла к Кузе, погладила по голове и сказала:

– Скучно? Тебе скучно, Кузя?

Он закивал.

– А рыбки могут желание исполнять, знаешь? Но только золотые. А ты их вылил.

Кузя подошёл, показал пальцем на вуалехвоста в банке, который не плавал, а тупо лежал на дне.

– Бо‑бо.

– Конечно, Кузя. Болеет рыбка. Не делай так.

Он опять сел столбиком на диван.

– Кузя‑а‑а, – вкрадчиво сказала тётя. – Ты – Кузя, – и она положила ладошку на Кузину грудь. – А я – няня Тоня, – и положила руку себе на грудь. – Няня. Подружимся, что ли?

Ладонь была тёпленькая. Кузя взял её руками и снова к себе приложил.