Бела + Макс. Новогодний роман
– Понимаю, базар жок[1]: миллион всяких «но» сильнее наших желаний. А может, плюнуть на всё? И вместе на пару дней в Алма‑Ату?
Ещё одна авантюра в духе Левитина!
– Мы и вы: вместе. К лешему деньги!
Пауза в разговоре.
На том конце провода было слышно, как идёт перепалка (не на жизнь – насмерть!) между Борькой и его женой.
– Базар жок! – оборвал на полуслове сам себя он, нервно похохатывая. – С наступающим! Время, сам понимаешь, шекели отщёлкивает – и не поговорить толком. Всё! Целуем!
В трубке – короткие гудки: поговорили.
Оставалось только тупо смотреть на телефонный аппарат: что не успел я сказать, что надо было непременно сказать?
Вот об этом обязательно надо было намекнуть Борьке: беда наша не в том, что нам «посчастливилось» жить в эту «замечательную» эпоху, а в том, что оказались мы не в том месте, где следовало оказаться.
Нижеследующий абзац может быть представлен только в скобках:
(Кроме того, не помешало бы напомнить старую истину: мы все ввергнуты в асат[2].
Как давно это случилось? Когда Библия стала самой издаваемой в мiре книгой, тогда и начался раскардаш, переросший позже в полный асатовский раскардаш.
Не забуду – обязательно напомню об этом в другой раз.)
Ещё надо было добавить (без скобок) цицероновское: «Где хорошо, там и Отечество». Это для пущего форса, чтоб уж у Левитина (по полной программе) крышу снесло.
Мой отец, отличный службист (без пафоса: готовый жизнь положить за Отечество; «есть такая профессия – Родину защищать»[3]) последние семь лет кряду при каждом удобном случае талдычил:
– Вот ты мне скажи: тебе при Союзе, при том самом «зловещем» брежневском «застое» было плохо? War es schlecht für dich?[4]
Он нервничал, смешно, как дирижёр, размахивая руками. Просто так от него было не отстать. А ещё труднее – не втянуться в дискуссию, чего он, собственно, и ждал, предвкушая удовольствие, когда с улыбочкой, стуча себя в грудь, начнет сыпать аргументами: «Демократию хотели? Пожалуйста, получили! Только не власть народа, а клептократию! В аккурат дебил на дебиле сидит и дебилом погоняет: дожили… Все эти новомодные «измы» – либерализмы, пацифизмы, антисемитизмы, толерантизмы – это ловко (искусно!) расставленные капканы для вас, дурней… Свободы хотели? Вот она, вожделенная «свобода»! Держите меня семеро! Да, раньше порядок был! Сегодня – ворюга на ворюге! И управы ни на кого не найти: дожили. Да, раньше все были сыты! Обуты и одеты! А сегодня? Да, лучше за колючей проволокой с «ненавистными коммунистами», чем с Горбачёвыми и Ельциными и с такой «свободой», будь она неладна!..» И так далее, до бесконечности.
Однако чтобы разговор завязался, его надо было как‑то начать. Нужна затравка. Поэтому отец и пытал:
– За других не спрашиваю. За себя ответь: тебе при Союзе было плохо?
Да, мне при Союзе было хорошо. Конкретно мне, моей жене, моим детям, моему окружению (Борьке в том числе). Плохо не было.
Более того: не случись революций и перестроек, я преспокойненько бы довольствовался тем, что есть и дальше, лениво (возможно, чуть быстрее, чем другие) двигаясь вверх по служебным лестницам. (Может, мне везло?)
Я делал то, что умею, и мог позволить себе не делать того, чего не хотел. Я был в меньшей степени, чем кто‑либо, зависим от обстоятельств, кроме как от самого себя: как трудился, так и получал. (Опять везение, удача?)
Да, мне при Союзе было хорошо. К чему лукавить? Мне и после развала Союза, когда грянул передел всего, что можно было поделить, было (вроде бы) неплохо.
– А что ж это ты, раз такой умный, подался тогда из Алма‑Аты? – не забывал забросить крючок с наживкой отец. – От большого благополучия? Или от переизбытка свободы?
Я мог бы сказать, что имел достаточно оснований, чтобы не «податься» из Алма‑Аты. И ничего – не сгинул бы. Я мог бы, в конце концов, сказать, что кроме меня и Белы есть ещё и наши детки, которых мы родили.
Они очень виноваты в том, что появились на свет в Алма‑Ате, а не где‑то в другом месте? Оставив их жить там, я должен был закрыть глаза на то, что они никогда не будут людьми первого сорта, как прежде: Казахстан стал государством для казахов! Все остальные могут принять это как данность или валить, куда хотят.
Я мог бы привести ещё с десяток аргументов. Но произнеси я хоть полслова – и отец принялся бы рубить с плеча:
– Что? Устали от нормальной жизни, где признавались интересы не меньшинства, а большинства? Разве это не было благом для всех живущих в СССР?
– …
– Прежняя жизнь была реальностью, а не иллюзией, как теперь.
Я мог бы поумничать про советские «плюсы» и «минусы» при Ленине, при Сталине, при Хрущёве, при Брежневе, чтобы не промолчать и соблюсти протокол диалога.
Я мог бы сказать, в конце концов, что только рабам можно дать свободу. Свободному человеку свобода – зачем?
Но отец бы не растерялся. Он нашёл бы, чем ответить: каким хлёстким примером и какой звонкой словесной оплеухой. Он бы (в лучшем виде) устроил мне ликбез!
Вот‑вот, именно Борькины слова «про ликбез» я чуть было не упустил.
Я (вроде бы) сделал полный отчёт нашего телефонного разговора, как по стенограмме. Однако эта частичка его едва не подзатерялась. Чуть было не подзатёрлась.
[1] Разговора нет (каз. разг.).
[2] Асат (санскрит) – философский термин, означающий «не‑бытие», «то, что не существует», «непостижимое нечто».
[3] Фраза из фильма «Офицеры» (1971), режиссер В. Роговой), сценарий Б. Васильева.
[4] Тебе было плохо? (нем.).
