Бела + Макс. Новогодний роман
Политика. Ваньсуй[1] политика!
Без политики никуда. Политика – на работе. Политика – дома. Политика – везде!
Я и существовал всегда где‑то рядом с ней. Потому что наблюдал за всем происходящим в жизни (окрест себя) будто бы со стороны и в то же время не мог отделаться от ощущения, что и сам я внутри всех процессов. А как иначе? Вся пресса, ТВ, обслуживающие власть, были под бдительным партийным оком. Чиновники‑коммунисты определяли нам и зарплаты, и размеры гонораров. И никуда от этого было не деться.
Выходит, политика меня и кормила.
– И вскормила! – зло добавлял отец. – А что ж теперь‑то не кормит? Времена не те? Значит, лучше «плохая» КПСС, чем «хорошая» демократия?
Логика у отца была железной.
Политика перестала меня кормить.
Мне теперь не надо напрягаться, чтобы быть наблюдателем, как раньше. Хотел взлететь и взирать на всё с высоты, не замарав крылышек, – получи.
– За что боролись, на то и напоролись! – продолжал отец.
Я не сдержался и (как‑то) сказал:
– По логике Цицерона, если нам в Алма‑Ате (и до, и после разлома эпох) было хорошо, там и Отечество. С одной стороны, это можно воспринимать как утверждение. С другой стороны – со знаком вопроса. Как правильнее поступить?.. Подсказка к правильному ответу: у Ключевского есть такой «спорный» постулат: «Когда умный спорит с дураком, то получается спор двух дураков».
Я намеренно хотел запутать отца. И я добился своего.
Он задохнулся от переполнявших его противоречивых эмоций.
– Дурак! – ответил он разочарованно. – Извини, конечно, за прямоту.
Он мог бы не извиняться.
Я смотрел на него и завидовал ему. Как здорово, когда всё укладывается в простую схему: здесь – чёрное, а здесь – белое!
Во время одной из пикировок в качестве лирического отступления я предложил отцу покумекать над анекдотом о двух скелетах.
– О чём – о чём? – с вызовом переспросил отец, сделав вид, что не расслышал.
– О двух скелетах, – повторил я.
– Мели, Емеля, – твоя неделя, – скептически разрешил он.
– Встречаются два скелета, разговорились. Один спрашивает: «Ты в какое время жил?» Второй: «Да во времена Брежнева!» Первый: «А умер когда?» Второй: «Да в его же время. А ты в какое время жил?» Первый: «Во время перестройки!» Второй: «А когда умер?» Первый: «Да, я ещё живой!»
Реакции никакой – ни улыбки, ни реплики. После красноречивой паузы отец спросил:
– Сам придумал?
Я не успел и слова сказать.
– Понятно, – добавил он сухо.
А есть ещё другая аксиома, нецицероновская: там хорошо, где нас нет!
…что такое перестройка?
– А хрен её знает, – заковыристо отвечал Борька во времена «грандиозных» горбачёвских реформ. – Это вам надо газетки внимательнее почитать.
Газетки (самые «продвинутые»!) по отработанной методичке просвещали народ: если твои мысли не согласуются с идеями перестройки и демократии – значит, у тебя «совковое» мышление, и в этом корень всех проблем. Если ты не вписался в новую жизнь – значит, ты «совок»!
Слово «совок» превратилось в нечто такое, от чего шарахались, как от чумы. Кроме, разумеется, Левитина. Он предлагал:
– Хотите, я выйду на улицу и крикну: «Да, я – совок!» Хотите?
Никто и никак, помнится, не отреагировал на Борькин вызов. Это было опасно – во‑первых. Это никак не согласовывалось с духом времени – во‑вторых. Все почему‑то из кожи вон лезли, чтобы их поступки и мысли согласовывались с духом времени.
Повезло или не повезло тогда Борьке? Левитин, предположим, – исключение. Он – не в счёт.
А сколько т. н. не‑совков купались в иллюзиях о закордонных молочных реках и кисельных берегах, заглотив наживку мифа о капиталистическом изобилии (в виде модной импортной тряпки, в виде потрёпанной (или непотрёпанной) иномарки, в виде сказочного быта, увиденного из окна туристического автобуса, в виде сытой и беззаботной жизни в условиях частной собственности (святое!), свободы предпринимательства (святое!) и свободы слова (святое святых!)? Таких было не счесть.
Мы (карта не так легла) никогда не питали иллюзий, что есть на земном шарике некие заповедные, райские уголки, где у людей не жизнь, а сплошной праздник, где всё находится в космической гармонии. Ни раньше, ни теперь. (Не повезло?)
Борька по этому поводу выражался образно:
– Что там, что здесь – один хрен. Только вид сбоку!
Относительно того, кто правит мiром, у нас сомнений тоже не было. Ни раньше, ни теперь.
Как это было объяснить отцу?
Как объяснить, что политика – это такая игра? Игра опасная и игра азартная, где главные действующие лица пребывают в самодовольной уверенности, что от них может что‑то зависеть: выход из тупика или преодоление краха.
Это почти как в руской сказке: Змею Горынычу рубят голову, а на её месте вырастают новые зубастые пасти. Однако оптимизма в призывах политического бомонда не становится меньше: пропасть почти рядом (не за горами), давайте дружными рядами – шагам марш на встречу «со счастьем»!
Советско‑коммунистический тупик был предопределён. И крах – предопределён.
И никакие самые изощрённые инъекции не спасли бы инфицированный синдромом саморазрушения организм.
[1] Да здравствует (кит.).
